Екатерина Костикова - Лапник на правую сторону

Когда Вольский задрал руки и встал на носки, потянувшись за коробкой с резиновыми перчатками и подставив Прошину незащищенную спину, было пятнадцать минут восьмого. У доктора оставалось сорок восемь минут. Вполне достаточно. Если бы Вольский не обернулся…

Но он обернулся. И Прошин опоздал. На долю секунды опоздал – игла царапнула Вольского по боку. Но в тело не вошла, и в следующее мгновение шприц покатился по полу. Перед лицом Прошина метнулся, как молния, кулак, во рту стало солоно от крови, и доктор полетел в тар-тарары.

Все случилось очень быстро. Прошин стал заваливаться навзничь, инстинктивно пытаясь зацепиться за что-нибудь руками, налетел спиной на стоявшую посреди подвала каталку, вместе с ней проехал несколько метров. Не успел Вольский понять, что происходит, как каталка с грохотом ударившись о борт котла, остановилась. Прошина подбросило вверх, в дрожащем над котлом мареве мелькнули его ноги, над цистерной полыхнуло, и в ту же секунду столб пламени ударил в потолок.

От жара затрещали перекрытия. Вольский бросился к дверям, вверх по лестнице, оттуда стремглав – на двор, потому что огонь наступал уже на пятки, лизал спину, дышал в лицо, завивался петушиными хвостами вокруг. Старый дом пылал, как пучок хвороста.

Увидев взвившееся над домом пламя, Федор и Веселовский немедленно выскочили из машины, кинулись через поле к частоколу. Снова полыхнуло, осветило далекий лес, лизнуло небо, и выскочил из огненного водоворота Вольский, целый и невредимый. От него несло дымом, рукав тлел, и Вольский, матерясь, сбивал с него искры. В отблесках пожарища Федор увидел, что у Аркадия нет больше бровей, а волосы торчат надо лбом нелепыми опаленными клочочками. Но это была ерунда. На самом деле, просто ерунда.

Пока Вольский тушил тлеющий рукав, пока верный Федор оглядывал его со всех сторон, пытаясь понять, все ли у Вольского цело, Веселовский стоял в сторонке, поглядывая на горящий дом, от которого в небо уносились золотыми мотыльками искры. Глаза защипало от дыма, и Веселовский, жмурясь, отошел подальше. Мелькнуло что-то по кустам, зашелестело близко, в десяти шагах. Веселовский обернулся, и прямо перед собой увидел товарища Савского, бывшего своего наставника и руководителя. Савский шел по краю поля пружинистой походкой хищника, перебросив через плечо звезду отечественной журналистики Анну Афанасьевну Слободскую.

– Валерьян! Савский! – заорал Веселовский во все горло, и кинулся навстречу означенному Валерьяну. Но тот, заметив Виктора Николаевича, проворно скинул на землю свою ношу, и, по лошадиному всхрапнув, размашистой рысью припустил к лесу. Через секунду Савский скрылся в темноте, как не было.

Федору и Вольскому оставалось лишь удивляться рассказу Веселовского и радоваться, что все так счастливо закончилось.

Определенно, это был хэппи энд. В сказках царевич, отведавший пищи мертвых, может победить бабу Ягу. В сказках он бросает ее в печь, и коварная ведьма сгорает заживо. После этого жизнь немедленно налаживается, мертвая царевна оживает, в честь чего они с царевичем устраивают пир на весь мир и счастливо живут до гробовой доски.

Едва Прошин сгинул в пламени, у Вольского отлегло от сердца. Все было кончено. Колдун повержен, чары рассеялись.

Вольский набрал номер больницы.

– Боря! – заорал он в трубку – Боря, это я! Нет, не в Москве! Борь, скажи мне, Соньке лучше?

Но Соньке было хуже. Видимо, со смертью колдуна чары рассеиваются только в сказках. Законы жизни и смерти объективны, как законы оптики или термодинамики. От того, что доктора Прошина, преемника хвостовского деда Ставра, не существовало больше на этом свете, для Сони ничего не изменилось.

Она по-прежнему лежала, обмотанная проводами и трубками, принадлежащая уже больше к миру мертвых, нежели живых.

Этот мертвый, чужой мир Соня чувствовала всем существом, видела закрытыми глазами. Вольский знал, каково это, и ничего не мог сделать…

Заходили и выходили медсестры, врачи поднимали Соне веки и тревожно перешептывались, глядя на показания осцилографов, верный Федор за дверью отчитывал кого-то по телефону. Леруся, Дусина тетка, зашла, молча выставила на стол перед Вольским какие-то коробки и термосы, погладила по плечу, и ушла. А он все сидел, держа Соню за руку, такую тонкю, такую легкую, что слезы наворачивались на глаза, и пытался дозваться до нее.

Вольский сделал все, чтобы вернуть ее, и проиграл. Соня уходила все дальше. Страшно было думать, что будет, когда она совсем уйдет. Об этом вообще нельзя было думать. У нее не было больше сил цепляться за жизнь, и Вольский знал: он должен делать это за нее, он должен ее вытащить. И он ее вытащит, черт возьми, потому что иначе просто не может быть. Соня была еще здесь. Значит, он еще не проиграл окончательно.