Екатерина Костикова - Лапник на правую сторону

Последний рубеж «своего» мира – околица деревни – маркировался особыми действиями и в свадьбе, и в похоронах. Здесь невеста окончательно прощается с родительским домом, жених выбрасывает все подарки, полученные от других девушек на беседах, а родственники покойника подают милостыню провожающим.

Ассоциацию со свадьбой вызывает и обычай бросать в могилу мелкие монеты, пояса, платки (в том числе «слезные платки»), что понимается как выкуп места (свадебная аналогия – выкуп женихом места рядом с невестой).

В чем же причина такой схожести свадебных и похоронных обычаев? Возможно, в том, что для женщины замужество всегда означало конец одной жизни и начало совершенно другой. Она становилась другим человеком, и даже получала от мужа новое имя. По мнению автора, в древности эти два казалось бы, совершенно разных обряда были полностью идентичны, и изначально свадебный обряд представлял собой фактически похороны девушки, ее прощание с жизнью, и рождение другого человека – женщины. Свадебные и похоронные обряды славян так схожи между собой, что иногда на Руси смерть пытались обмануть, выдавая девушку замуж и как бы устраивая ей своеобразные ложные похороны, что косвенным образом подтверждает теорию автора. Эту процедуру, по рассказам, весьма успешно, практиковали в Коми-пермяцком округе и в некоторых областях средней полосы России. Так уроженка села Малые Вяземы Владимирской области рассказала, что ее родственница была больна туберкулезом на последней стадии, и умирала. Зная, что ей осталось жить считанные дни, девица стала уговаривать своего жениха забыть ее, и жить счастливо, женившись на другой. Жених на это ответил, что ему нужна только она, и, как ни возражала невеста, велел готовиться к свадьбе. В церковь ее несли на руках: девица была так слаба, что идти сама не могла. Однако, после того, как священник обвенчал молодых, быстро пошла на поправку, и уже через несколько месяцев была совершенно здорова».

В конце декабря Вольский впервые вывел все еще бледную и слабенькую Соню на прогулку. Падал снег, и она ловила снежинки перчаткой. Ее щеки порозовели на морозе.

Потом они вернулись домой, зажгли гирлянду на огромной, под потолок, елке, и пили чай, закутавшись вдвоем в один плед.

Вечером приехала Дуся, привезла Лерусиных пирогов, рассказала кучу всякой всячины, взяла с них слово, что Новый год приедут встречать на Чистопрудный, и умчалась на какую-то встречу.

Вольский с Соней снова забрались под плед, и начали смотреть какое-то дурацкое кино про мошенников, но Соня почти сразу же заснула у Вольского на плече.

Вольскому не спалось. Стараясь не разбудить Соню, он тихонько вылез из тепленького постельного нутра, и пошел в кабинет поработать.

Он рассчитывал рентабельность очередного своего безумного предприятия, когда через открытую дверь услышал, как Соня застонала во сне. Было пять утра – время, когда надо к кому-то прижаться. Вольский на цыпочках вошел в комнату, сел рядом с ней, положил руку под щеку.

Соня приоткрыла глаза и улыбнулась.

– Вольский, – сказала она – Мне больше не снятся кошмары. Мне снилось, как мы целовались.

– Да, – тихо ответил он, целуя ее в висок.

– Вольский, – снова шепнула Соня – Я с тобой стала совсем другая, как будто заново родилась. Если я буду другая, ты не разлюбишь меня?

– Я никогда тебя не разлюблю, – ответил Вольский.

Взохнув, он забрался к ней, в тепло, обхватил, прижал к себе, уткнулся носом в гладкие, пахнущие летом, волосы. Он чувствовал себя абсолютно счастливым. И еще – очень живым. Сердце ударило в ребра, и Вольский чуть не задохнулся от избытка счастья и избытка жизни.

– Сонька… – сказал он ей в макушку – Сонька… Я тебя люблю.