Екатерина Костикова - Лапник на правую сторону

Пока Прошин возился с оживлением, пока окунал пациентов в родник и раскладывал по шалашикам, из-за поворота дороги вынырнул автобус, следующий рейсом Москва-Калуга, и резко затормозил, раскидывая гравий из-под колес. Из автобуса вывалилось полтора десятка работяг, которые отправились в дорогу с московского автовокзала шесть часов назад, успели уже выпить все припасенное, спеть три раза про черного ворона и пообжиматься с кондукторшей, а теперь жаждали не столько глотнуть свежего воздуха, сколько освободить организм от излишков жидкости. Нетрезвые пассажиры разбрелись по кустам. Один из них натолкнулся в канаве на бесчувственного Савского. Приняв несчастного уфолога за утомленного «Невским оригинальным» товарища по путешествию, сердобольный мужик дотащил его до автобуса, мешком свалил на сиденье.

Двери захлопнулись, автобус, задрожав всем своим железным телом, тронулся, однако, проехав пару километров, остановился снова. Оказалось, не все пассажиры вернулись из лесу. Некий Колян, по всей видимости, справив нужду заснул прямо в кустах. Коляновы друзья, обнаружив его отсутствие, требовали остановить автобус и желали отправиться на поиски незадачливого Коляна. Поскольку требования свои они подкрепили угрозами пересчитать шоферу зубы в случае отказа, двери распахнулись, и друзья Коляна гурьбой направились в лес, весело перекликаясь и беззлобно матерясь. Пока они аукали по кустам, не беря в расчет, что место, где Колян пропал, находится в двух километрах отсюда, Савский начал приходить в себя. Не вполне понимая, кто он, где находится, и что делают вокруг все эти люди, однако памятуя о грозящей опасности, Валериан Электронович сполз с сиденья, шатаясь протащился к открытой двери, вывалился наружу, и заковылял, изо всех сил торопясь, к придорожным кустам. Он шел, и шел, и шел снова, падал, а потом опять шел. В голове путалось, ничего в ней не осталось от прошлой жизни, кроме пережитого ужаса и надежды, что если быть осторожным и не показываться людям, то можно уцелеть. Близкое дыхание смерти выдуло из сознания Савского весь мусор цивилизованной жизни, унесло в никуда рефлексии, мечты, проблемы. После судьбоносной встречи на поляне у родника Савский стал совершенно другим человеком, и человек этот был значительно ближе к питекантропу, нежели к физику-ядерщику, в свое время возглавлявшему в Калужском институте целый отдел.

Войдя в лес, Савский услышал, как автобус отъезжает (Колян, оказывается, вовсе не потерялся, а преспокойно себе дрых, свалившись в проход между сиденьями). Он направился в чащу. В ту ночь Валерьян Электронович впервые спал в корнях старого разлапистого дерева.

И вот теперь, глядя на беспомощную Слободскую, лежащую посреди тесной каморки, Савский не только вспомнил все происшедшее. Он также понял, что эту дохленькую тушку надо вынести из опасного дома, утащить в лес, выпустить на волю. Крякнув, бывший председатель уфологического общества, а ныне вольный лесной житель Валериан Электронович Савский, взвалил Слободскую на плечо, и зашагал прочь.

Доктору Прошину, повелителю мертвых, действительно очень нужны были деньги. Много. Катастрофически много. Вольский был его единственным и неповторимым шансом, удачей, какая случается раз в жизни. И Прошин не намерен был так просто сдаться. Он понимал, что идет на риск. Знал, что Вольский не врет про водителя, оставленного в машине. Знал, что если акула капитализма не выйдет из дома живой и невредимой, Прошина вместе с лабораторией взорвут к чертям собачьим. Перед тем, как спуститься в подвал, Вольский поговорил по телефону, сказал, что все в порядке, и что через час он вернется.

У Прошина была единственная возможность: действовать внезапно и очень быстро. Смертельная инъекция, мгновенная смерть. Потом – как можно скорее обернуть жаростойкой простыней, опустить в котел.

В новой субстанции процедура оживления занимала минут двадцать. Если повезет – как раз можно уложиться в отведенный час. После процедуры Вольский не будет опасен. Он сделает все, что потребуется Прошину. А потом умрет навсегда. Когда Прошин рассказывал Вольскому, что максимальный срок жизни после лабораторного оживления – три недели, он говорил правду. Конечно, это рискованно. Вдруг не получится? Но рискнуть все же стоило: другого такого шанса не представится, Прошин это нутром чувствовал.

Пока Вольский рассматривал подвал, Валентин Васильевич, делая вид, что роется в шкафу, набрал шприц. Никакой мертвой воды, на это нет времени. Старый добрый барбитурат. Моментальный паралич сердца. Всего делов – две-три минуты, не больше.