Мария Артемьева - Сеять разумное

Сглотнул - и дурнота прошла, но чувствовал он себя все равно не хорошо: ему стало казаться, что он или сошел с ума в своем одиночестве или отравился каким-то ужасным зельем, от которого с ним приключились галлюцинации.

Овца заблеяла, глядя на Захара Климентьевича прекрасными разумными глазами. Как будто хотела чего-то выпросить или добиться от него.

Покрутив головой, старик задумался, почесывая затылок и медленно соображая.

- Чем же вы тут теперь питаться будете? Лужок подсожрали. Землю ж, как червяки, жрать не станете? Тем более эти вон, сопливые твои…

Он кивнул в сторону крохотных серых ягнят, стараясь не задевать это зрелище взглядом – уж больно омерзительно новорожденные, едва проросшие зверьки свисали со своих стебельков.

Овца заблеяла снова, явно подавая старику какой-то сигнал.

Захар Климентьич посмотрел еще раз на землю под ногами, и ему показалось, что он понял. Он наклонился снова, кряхтя, припал коленями к перерытой почве – на корточках артритные суставы не позволяли ему сидеть, - и скрюченным коричневым пальцем поковырял землю под одним из ягнячьих стебельков.

Среди комьев чернозема показался белесый мочковатый корень.

- Пересадить, вас, должно быть, надо. От матки подальше. Жрать-то здесь уже нечего, - проворчал старик. Овца зашипела, замахала копытцами, словно бы в нетерпении.

Растениям теснота так же невыносима, как и людям, если поместить их в душную темную коробку, заставить плотно соприкасаться боками и дышать миазмами собственных и чужих испарений. Это Захар Клементьевич знал, понимал, и в этом смысле овце, безусловно, сочувствовал.

Поэтому он огляделся, отыскал брошенную кем-то щепку, и с ее помощью начал ковырять землю, стараясь поглубже подкопать корешок ближайшего к овце ягнячьего стебелька, чтобы вынуть зверя-растеньице не поврежденным.

Но как ни старался дед, а острая щепка все же рвала и резала тонкие слабые корешки. Ягненок разевал крохотный ротик, и пищал, захлебываясь и фыркая слизью на старика. Ему было больно. Овца злобно зыркала на деда и, проявляя нетерпение, била копытами воздух.

Захар Клементьевич чувствовал, что задыхается: стоя в неудобной позе, он уже выбился из сил. Трудно работать, имея в руках столь несовершенный инструмент, как подгнившая щепка.

- Вечер добрый. И что ты тут делаешь, сосед? – послышалось за спиной.

Захар Клементьевич обернулся. Слева от тропинки стоял, пряча руки, молодой ученый сосед Серега и как-то глумливо ухмыляясь, смотрел на старика. Острые редкие зубы Сереги в сумерках выглядели особенно неприятно.

- Да вот… Думал твоей животинке воды принести. Жарко. А тут такое дело - разрослись. Рассаживать надоть, – залепетал старик. И, рассердившись на свою неуместную робость, рявкнул:

- Сам видишь, небось, не слепой. Что делаю?! Это ты что делаешь? Животину мучаешь. У нее вон детки наросли, чего ж им всем жрать тут? Все вокруг съели подчистую. Не друг другом же им теперь питаться?!

- Да? – Серега сделал удивленное лицо, как будто истина только что открылась ему. – Действительно. И как я сам-то не догадался. Со своим высшим образованием.

Говоря, он медленно подступал к старику, не вынимая рук из-за спины.

Захар Клементьевич, подозрительно наблюдая за соседом, попытался подняться с колен, но вышло это у него неловко: кто-то сзади придержал его за рубаху, отчего он завалился на бок. И тут же почувствовал, как чьи-то острые зубы вонзились в его предплечье. Старик охнул, обернулся.

Сияя разумными изумрудными глазами, белая овечка жевнула дедову руку, меланхолично хрустнув косточкой. Кровь, брызнув, оросила белую курчавую морду - заляпанная кровавыми ошметками, она выражала совершенно искреннее сочувствие… и блаженство.

Захар Клементьевич завизжал, отбиваясь. К его брыкающимся вздернутым вверх старческим бледным ногам, с которых свалились калоши, потянулись зубками малыши-ягнята. Прыгая как на пружинках, на своих стебельках, они клевали старика, стараясь уцепиться и поглубже взгрызться в теплую, все еще напитанную жизненными соками, суховатую плоть.

- Глупый, безумный старик, - без выражения сказал Серега.

Вздохнул, вынул из-за спины топор, и от души хекнув, рассек голову Захара Клементьевича одним могучим ударом на две половины.

Деловито покрошил свежий труп на части помельче и, распределив куски как можно равномернее, разбросал их у подножья стеблей.

Овца и ягнята с жадностью принялись слизывать, всасывать, хлюпать и раздирать зубами, поедая останки.