Юрий Моренис - Охота на вампиров

— Так вы те самые Охотники? — поинтересовался Батюшков.

— В каком смысле?

— Шайку фон Берга вы разорили? Весьма удивительно. Мне думалось, вас больше.

Старик стоял в центре помещения, опирался двумя руками на трость и смотрел на них исподлобья поверх очков. Нонсенс — ему явно никакая оптика не требовалась. Наверное, привычка, с которой не хотелось расставаться. Из-за этих очков Батюшков казался человечнее.

— А что за маскарад на вас? Любопытно было бы взглянуть на ваши лица. Или достойные храбрецы изволят бояться?

Ал с Федей переглянулись и хмыкнули.

— Отнюдь, — сказал ему в тон Ал. — Прошу любить и жаловать.

Грязные маски были сорваны, и они предстали во всем своем чумазом великолепии.

— Ба! — воскликнул бывший декабрист и узник Петропавловских казематов. — Да вы совсем молодые люди!

— Меня зовут Ал, точнее, Алексей Агеев. А это мой друг Федор. Капитан Будников.

Батюшков церемонно склонил голову, а потом живо спросил:

— Капитан? Из военных?

— Не совсем, — ответил за Федю Ал. — Скорее из контрразведки.

— Охранное отделение?

— Не гадайте. Нынче совсем иные структуры. Но вы не ответили на мой вопрос, Гаврила Степаныч.

— Какой вопрос?

— С чего в вампиры подались? Просто стыдно за вас…

— Кто вам сказал, что я вампир? Ничего подобного! Обыкновенный покойник. Вот только тлен меня не берет.

Федька не сдержался и хихикнул.

— Зря веселитесь, господин капитан, — вдруг обиделся Батюшков. — Мне б тихо умереть, а я все маюсь, как и душа моя неприкаянная.

— Да, — согласился Ал, — после укуса Карла Антоновича вы еще долго среди людей прожили. Лет девятнадцать, если не ошибаюсь?

— Вам и то ведомо?!

— Я читал ваши письма.

— Уж ли?! Сохранились?

— Мне их в музее дали, — объяснил Федя. — Когда я вашим «Соломенным Дворцом» интересовался. До сих пор глаза дом радует. Молодец вы были, Гаврила Степанович.

Ну, Федька, ну, дипломат! Если бы покойники умели краснеть, Батюшков точно залился бы краской. По крайней мере, старик смутился.

— Скажите, Гаврила Степаныч, как вам удалось выжить после укуса?

— Верою спасся, юноша, верою. В храм ходил, свечи ставил, молился, святую воду литрами пил. Поначалу воротило, а потом ничего, свыкся. Я ведь успел до электричества дожить. Оно мне помогало. Наложу руки на батареи, тряхнет меня — легче становилось.

— Легче? Значит, все-таки тянуло на кровушку?

Старик не ответил, уставился в пол и долго молчал. Наконец вздохнул:

— Тянуло… Но чтоб человечью? Ни-ни… Я от животных питался. От свиней там, курей… Откровенно признаюсь — гадость. А уж когда совсем невмоготу стало, решил помереть. Я все же, господа, офицер! Пусть разжалованный, но чести меня никто не лишал.

Он поднял голову и гордо посмотрел на Охотников.

— Как же вы умерли, Гаврила Степанович?

— Очень просто. Лег в гроб, велел на своей могиле здоровенный крест воздвигнуть и преставился. Вернее, думал, что преставился. Лет сто находился в заблуждении. А в одна тысяча девятьсот семьдесят пятом году какие-то идиоты решили полутора вековой юбилей декабрьского мятежа отпраздновать. В связи с чем меня, бедолагу, решили перезахоронить и вместо креста памятник поставить. А крест тот меня в могиле накрепко держал.

Батюшков вновь смолк, уставившись в землю. Федька тихонько толкнул Ала локтем в ногу, мол, что дальше делать будем? Он не знал. Понимал одно, расспрашивать Батюшкова о его дальнейшей судьбе было бы неделикатно, да и мучило его совсем другое.

— Зачем вас Берг вызвал?

— Из-за вас, господа хорошие. Чай, вы ему невосполнимый урон нанесли. Видать, моя инженерия ему понадобилась.

— А сманил чем?

— Похоронить обещал. По-человечески. Поверил нечисти, обманул он меня, подлец.

— Каким образом?

— Гроб мой, в котором я прибыл, в щепки разнес. А нам без гроба никак нельзя.

— Значит вы туда хотите попасть? — Ал указал пальцем на произведение искусства.

— Весьма желательно. Гроб этот не простой, он из Святой Земли Иерусалимской, из ливанского кедра сколочен. Ишь, как светится, красавец. Выбросить из него все барахло, да и лечь. Навек упокоюсь, да крест не пускает…

Батюшков посмотрел на Охотников, но ничего не сказал. Гордый старик, не мог он, мертвец, к живым людям, да еще к Охотникам — явным врагам, с просьбой обратиться.

— Гаврила Степаныч, нам ничего не стоит крест убрать.

Промолчал…

— А кто ж его туда положил? Карл Антонович? Значит, он может крест в руки взять?!