Кэрри Гринберг - Лунные капли во флаконе

Внутренний голос шепчет мне, что всему должно быть разумное объяснение, и я предполагаю, что знаю, в чем оно заключается. Как же еще объяснить его постоянное отсутствие и пренебреженье мной - той, кого он называл любимой и единственной?! Я не должна позволять себе даже думать о таком, однако эта мысль вновь и вновь мучает меня, не давая ни минуты покоя даже ночью: Харольд больше не любит меня! Это очевидно, хотя я и отказывалась верить до последнего. То, во что я превратилась, просто невозможно любить, разве не так? Неужели вина в равнодушии моего мужа целиком лежит на мне?.."

Амелия подвинула тусклую газовую лампу поближе и поспешно перевернула страницу: разворот был заполнен не до конца, и это, очевидно, была последняя запись.

"28 ноября.

Я едва могу сдержать ярость, которая разрывает меня изнутри! Каких невероятных душевных сил мне стоит не начать крушить все вокруг, а сесть за дневник и написать о моей ужасной находке. Мои руки дрожат от гнева: я едва ли смогу прочесть потом то, что сама же написала в этом нынешнем жутком состоянии, но мне этого и не нужно.

Как я была глупа, как слепа! Сегодня мои глаза открылись, и я вдруг прозрела. Наивная, глупая, я все корила только себя одну и не догадывалась, что и мой дорогой Харольд был со мной нечестен. Быть может, тому виной смерть нашего ребенка, моя болезнь и хандра; но извиняет ли это любящего и преданного мужа? Нет, нет, никогда!

Это письмо... Прояснило все.

О, мой дорогой Харольд, как неосмотрительно с твоей стороны было оставлять подобные послания на столе! Ты думал, твоя жена настолько глупа и беспомощна, что не сможет зайти в кабинет и прочитать письмо? Ты жестоко ошибся, она прочла и сделала выводы!

Ах, что за тончайшая бумага с изящными вензелями и виньеткой, надушенная лавандовой водой, лежала на твоем столе! Наверное, она от твоего делового партнера, мой милый? Этим изящным, мелким почерком он сообщает тебе о купленных акциях?

Те строчки до сих пор стоят у меня перед глазами...

"Мой дорогой друг... Не проходит и дня, чтобы я не думала о тебе и о твоих горестях... невыносимо больно слышать о твоих бедствиях... Бедняжка Элинор, она все никак не поправится... Я знаю, как ты страдаешь. Разве ты заслужил подобное? Как бы хотела я быть рядом, чтобы поддержать и утешить тебя... Но это, к сожалению, невозможно - слишком много препятствий встают на моем пути..."

Я закрываю глаза и вижу эти отвратительные строчки, наполненные сладкой речью, тягучей, как мед. Я с трудом удержалась, чтобы не порвать письмо там же и бросить в камин, который наша Мегги словно специально для того и растопила, чтобы уничтожить там следы любовной эпистолы! Но нет, пусть это будет моей уликой, которую невозможно будет опровергнуть. Эти слова врезались мне в память - значит, это я стала препятствием! Я, бывшая верной, преданной и любящей женой, теперь только мешаю тебе, да, милый?

Я устала быть больной и слабой. Я уже потеряла себя и теряю теперь и мужа. Пришло время положить этому конец! Сегодня ему придется рассказать мне всю правду, и я перестану быть пленницей этих стен. Я уже слышу цокот копыт на подъездной дороге. Я не стану больше медлить ни минуты! Мой дорогой Харольд, пора тебе вспомнить о своей жене!"

На этом записи обрывались, и как бы Амелия ни пыталась увидеть на пожелтевших от времени листах продолжение, история закончилась. Девушка недоверчиво пролистала тетрадь вперед: пусто, пусто, пусто! Рассказ этой женщины закончился так же внезапно, как и начался, лишь только напугав и раздразнив Амелию. И хотя дневник выглядел совершенно безобидным, разве что очень старым и потрепанным, от одного прикосновения к его страницам ее пробивала дрожь, и в то же время тянуло к нему некими магнетическими силами. Она провела пальцем по корешку и в необъяснимом порыве прижала тетрадь к груди. За эти нескольких дней и несколько страниц она успела сродниться с автором этих строк, привыкнуть к острому, стремительному почерку и ее немного экзальтированной манере письма.

Но так ли давно это было? Таинственная Элинор представлялась ей бледной девой из легенд прошлых веков, скорее даже средневековой дамой, нежели ее современницей, хотя едва ли дневник был написан более века назад. Печальная и смиренная, она сидела в своей светлице, как узница в замке, отрешенная от мира и лишенная любви. Амелия вдруг осознала, что комнатой этой женщины могла быть та самая, в которой она сидит сейчас, склонившись над письменным столом. Раз дневник был найден в доме, то и хозяйка его жила именно здесь. Это новое открытие застало девушку врасплох, а история, читавшаяся, как часть романа, вдруг стала неожиданно реальной. Элинор жила не в замке, она жила в обычном доме - вероятно, тогда он не был еще таким старым и по-модному обставленным. Из своих окон она видела не волшебный Авалон, а сад и зеленые холмы Кента вдали. В саду, возможно, тогда цвели розы... Но не в ноябре.