Мария Барышева - Дарители

— Ну, не плачь, — произнес он слегка растерянно. — Пожалуйста, лапа, не плачь. Н-ну же… я не могу, когда ты плачешь…

Наташа подняла голову и жадно посмотрела ему в глаза. Раньше он всегда отворачивался от этого пронзительного, почти осязаемого взгляда, но сейчас так не сделал, а ее взгляд в этот раз не старался проникнуть куда-то внутрь, а начал скользить по его лицу, изучая каждую черточку снова и снова. За взглядом потянулись руки, губы, и, покрывая лицо Славы беспорядочными поцелуями, Наташа снова и снова произносила его имя, словно заклинание, долженствовавшее остановить время, а он вытирал ее мокрые от слез щеки и говорил ей все ласковые слова, которые только знал, заикаясь почти на каждом и проклиная себя за это. Мимо промчалась машина, обдав их тучей пыли, следом еще одна, насмешливо визгнув клаксоном, но они их не заметили…

Наконец Слава, неохотно оторвавшись от ее губ, кивнул на скамейку неподалеку.

— П-пошли туда, лапа, пока н-нас не переехали. Вставай, ну что ты так … з-зачем… в пыль…т-ты же вся перепачкалась!

— Ты тоже, — отозвалась она, вставая и глядя на него сияющими глазами, словно озаряющими все ее лицо, и всматриваясь в каштановое пламя, Слава не понимал, почему совсем недавно видел в ней что-то чужое и даже зловещее. Конечно, это была Наташа, его Наташа. Они дошли до скамейки, и, едва опустившись на нее, Слава вздрогнул, и его ладонь метнулась к затылку, в который вонзилась знакомая огненная стрела, пролетела наискось, пробив себе выход где-то в районе правого виска и исчезла, но на это мгновение перед глазами все поплыло. Наташа схватила его за плечо, на ее лице вспыхнул ужас.

— Что с тобой?! Славочка… тебе плохо?!

— Да н-нет, нет, — ответил он с улыбкой и снова ее обнял, — ерунда. Г-голова с-слегка разб-болелась, а т-так — ерунда.

Если раньше, опьяненная счастьем, Наташа не заметила, что он заикается, то теперь это больно резануло ее, и она резко вскинула голову, снова всматриваясь и в лицо, и в глаза, на этот раз уже отмечая перемены, потом мягко скользнула ладонью от его щеки к затылку, нащупала среди волос грубый рубец сросшейся кожи и задохнулась.

— Господи, что они с тобой сделали! Бедный мой, что они сделали!.. Прости меня, Слава, прости, это все из-за меня… Я тебя не послушала, я…

— Перестань, — сказал он, прижимая к груди покорно склонившуюся голову, — перестань, ну при чем тут ты?..

— Они мне ответят! — с глухой злостью сказала Наташа. — Ох, как они мне ответят… за каждую секунду твоей боли! Я войду к ним и разорву в клочья все, что у них есть… они получат такую боль…

— Прекрати…

— … они даже не подозревают о существовании такой боли!..

Он напрягся, почувствовав, как что-то изменилось. Голос был тем же, но теперь казалось, что им завладел кто-то другой и выражает собственные мысли, к которым Наташа не имеет никакого отношения.

— Наташа! — резко сказал Слава. Почти крикнул.

Она подняла голову, и из ее глаз на него взглянула тьма. Ласковое каштановое пламя обратилось в ледяную корку, и в изгибе улыбающихся губ пряталось некое садистское предвкушение. Потом она облизнула верхнюю губу с пугающей медлительностью, точно вампир, подбирающий остатки чужой крови. Слава невольно разжал руки, и Наташа слегка отодвинулась и выпрямилась на скамейке, аккуратно сложив ладони на коленях.

— Что с тобой, Слава? Ты что же — боишься меня? — теперь в ее голосе звучала надменная насмешка. — Боишься любимой женщины? Как же так, Слава?

Он не ответил, пристально вглядываясь в нее, пытаясь понять, что происходит.

— Боишься, — Наташа утвердительно кивнула самой себе. — Вот и Витка тоже боится, потому и сбежала. Возможно, это страх не столько передо мной, сколько перед собой. Я стала слишком самостоятельной, слишком развитой, и она начала слишком остро ощущать собственную неполноценность. Все это время она управляла мной, навязывала мне свое мнение, свои взгляды, но теперь у нее это больше не получается, вот она и удрала! Конечно, вовремя ретироваться мудрее, чем признать свое поражение.

— Ты говоришь о человеке, который спас тебе жизнь, — заметил Слава и вытащил сигарету. Наташа усмехнулась.

— Да, это так, она ведь осознает мою ценность. Так ведь она, сама по себе, серенькая, а такие должны заботиться об одаренных, в этом их предназначение. Они больше ни на что не годны, Вита знает это и потому заботится обо мне… хоть иногда и перегибает палку в своей заботе. Ты не думай, я ценю ее. Она много сделала. Но она мне больше не нужна.