Мария Барышева - Дарители

Как хорошо, что ты здесь, Слава. Как хорошо, что ты жив.

Надеюсь, еще не поздно.

Вита не сказала ему, куда они идут, но он понял это задолго до того, как они пришли, и Вита, почувствовав это, ответила ему сожалеющим кивком. А когда, наконец, показались давно забытые, или, скорее, специально выброшенные из памяти старые платаны и длинная асфальтовая лента, Слава невольно вздрогнул. Он не был на Дороге с того самого дня, как увел с нее измотанную поединком Наташу, и меньше всего хотел оказаться здесь снова. Невольно он остановился на бордюре и глухо спросил:

— Господи, Вита, почему она здесь? Почему в этом ужасном месте? Неужели настолько все плохо?

Она кивнула, продолжая смотреть все так же сожалеюще, потом взяла его за руку и повела за собой через двор, по хрустящей, уже высохшей от летнего солнца траве, а когда они подошли к ряду деревьев, остановилась и показала рукой вправо, туда, где на бордюре, строго выпрямившись, стояла неподвижная фигура в легком коротком платье бутылочного цвета. Человек не заметил их появления, он смотрел перед собой, на асфальт, точно завороженный, и если бы не колыхающиеся от ветра волосы и подол платья, он казался бы нарисованным на фоне вечернего дворового пейзажа.

— Иди к ней, — шепотом сказала Вита, отпустила его руку и отступила на шаг, и теперь в ее взгляде была дикая, невысказанная надежда. Потом она повернулась и быстро пошла прочь, прежде, чем Слава успел что-то ей ответить. Он повернулся и снова посмотрел на Наташу, стоявшую метрах в пятидесяти от него, потом шагнул на бордюр и теперь четко увидел ее в профиль. Ветер привольно играл ее длинными, непривычно огненно-рыжими волосами, скрещенные руки спокойно лежали на груди, а на лице застыло напряженное выражение человека, который уже давно что-то ищет, но никак не может найти. Она сильно изменилась с тех пор, как Слава видел ее в последний раз, она стала очень красивой, но в ее красоте было что-то пугающее, чужое, нереальное, и он продолжал смотреть на нее, не решаясь подойти. Эта девушка казалась очень уверенной в себе, сильной и жесткой, и Славе вдруг подумалось, что она не нуждается ни в чьей любви, и собственного общества ей вполне достаточно.

Наташа, почувствовав чужой взгляд, скривила губы, но обернулась не сразу. Несомненно, Вита — снова пришла мешать ей, не может даже на день оставить ее в покое. Она продолжала смотреть на нагревшийся за день асфальт, и какая-то ее часть беззвучно стонала от неизбывной и непонятной тоски, которая то и дело всплывала в глазах и чуть ли не срывалась с неподвижных губ, и чужие, пугающие чувства и желания захлестывали ее волна за волной. Эти тоска и какая-то странная неустроенность грызли ее день за днем, снова и снова приводя к Дороге, где она должна была что-то понять, и даже ночь не приносила успокоения, потому что тьма вокруг была не родственна тьме, сгущавшейся внутри нее. Как дикий хищник, запертый в клетке, Наташа металась внутри самой себя — что-то все еще держало ее, не давая сорваться, не давая тьме заполнить все без остатка, и она то сражалась с ней с упорноством и отчаяньем загнанного в угол, то жадно тянулась к ней, желая утонуть окончательно и насладиться этим.

Не выдержав, Наташа все-таки обернулась, но вместо Виты почему-то увидела Славу. Он стоял совсем недалеко и смотрел на нее странным, сурово-печальным взглядом, каким не раз смотрели на нее во снах являвшиеся ей люди, так или иначе погибшие из-за ее картин.

— Уже и наяву, — пробормотала она и отвернулась, вяло отмахнувшись от видения. Но тут же снова повернула голову, а Слава уже не стоял — он, прихрамывая, шел к ней по дороге, и ветер слегка трепал его короткие волосы. Он был настоящим.

Наташа не закричала, не сорвалась с места, не побежала навстречу — она пошла к нему медленно, ступая осторожно, словно по тонкому льду, боясь каждого шага, — ей все еще казалось, что когда она окажется рядом со Славой, он исчезнет, снова оставив ей пустоту и боль — и на этот раз такие, что ей, наверное, и не выжить. Тьма, беззвучно и протестующе зарычав, отползла куда-то в глубь сознания, как побитый пес, — с этим она бороться никак не могла.

Подойдя к Славе вплотную, Наташа молча протянула к нему руку, как слепой, нашаривающий дорогу в вечной темноте, и его пальцы крепко, почти до боли сжали ее. Сильные и теплые, они никак не могли принадлежать призраку, и она вдруг окончательно осознала, что все это происходит на самом деле. Горло у нее больно сжалось, Наташа всхлипнула и соскользнула вниз, на колени, в пыль, и крепко обняла ноги стоявшего перед ней человека, и по ее щекам поползли жгучие слезы счастья и безграничной вины. Она пыталась выговорить его имя, но прыгающие губы не слушались, и с них срывались лишь бессмысленные нечленораздельные звуки. Слава опустился рядом с Наташей и молча обнял, зарывшись губами в густые огненные волосы, а она дрожала в его руках, словно испуганная птица, продолжая тихо всхлипывать.