Иннокентий Соколов - Бог из глины

На самом деле, и Сережка знает это — отец не хочет сделать ему плохо. Просто… у него не всегда получается быть хорошим, как он не старается. Иногда ему все же кажется, что неведомое существо вселилось в отца, и управляет им, полностью подчинив волю и разум.

— Сереженька… — голос существа приторно сладок, но Сережка не верит ему. Он знает, что на уме у существа.

(О, парень, поверь — ничего хорошего для тебя!!!)

Все его помыслы — только об одном:

Рвать!

Убивать!

Получать удовольствие от осознания своего могущества!

И оно не остановится, пока не получит, чего хочет.

Так было не всегда. Просто в последнее время у отца так много работы! Нет ничего удивительного в том, (глаза мамы Марины становятся огромными, словно подчеркивая правоту ее слов), что иногда он не в духе.

Несмотря на свои четыре года Сережка уже достаточно взрослый, чтобы сообразить, что ничего такого не происходит на самом деле. Существу не интересны ее объяснения, которые она выдумывает лишь для того, чтобы обмануть саму себя — оно живет этим, питаясь болью близких, наслаждаясь, переполняясь омерзительно-сладостным предвкушением чего-то нехорошего, плохого.

Оно знает, что делает — и даже не пытайся спорить, милый мальчик, и вылезь-ка по-хорошему, пока ему не пришлось силком вытягивать тебя из-под кровати, потому что тогда та легкая взбучка, которая ожидала маленького непослушного ребенка, может окончиться вполне приличной трепкой.

— Вылезай, я тебя вижу! — Существо притоптывает на месте. Оно обводит спальню тяжелым взглядом. Его глаза, словно лазеры, оставляют на полу обуглившиеся следы. Сережка прикусывает губу, чтобы не завизжать и не выдать своего присутствия.

Лучи, глазки-лучики, лазеры, пронзающие темноту. Две красных точки путешествуют по стене, проходят вскользь по стенке шкафа, преломляются в зеркале, висящем у двери, проносятся по самой двери, чтобы устремиться к кровати. Шерстинки одеяла вздрагивают, опаляясь в этих лучах. Сережка под одеялом, он не видит всего, но в этот миг, ему достаточно того, что рисует воображение. Шаги существа дополняют картину, что встает в сознании — вот они ближе. Существо пытается отыскать его, оно прислушивается, и Сережка замирает под одеялом, пытаясь сдержать удары сердца.

Тук-тук.

Ну же! Не так быстро и не так сильно. Пожалуйста!

Туки-тук-тук.

Слабый перестук — но нет, оно бьется так, словно собралось вырваться из впалой мальчишечьей груди. Существо жадно вслушивается во тьму, не сводя взгляда с постели. Ему мало видеть — оно должно ощутить страх, что исходит от жертвы.

Сережка осторожно выдыхает — если как следует сосредоточиться, и дышать, набирая воздух маленькими глоточками, тогда сердце послушно встрепыхнется, и станет намного тише, перестанет выдавать его.

Тук… тук…

(Бамс-тремс! И свист ржавого железа!)

Существо не слышно, но сережка знает — оно там, никуда не делось, по-прежнему буравит взглядом сбитую постель, посередине которой, отчетливо выделяется контур человеческого тела. Оно наклонило голову — усмехаясь про себя. Сережка распластался на жестком, местами продавленном матрасе, стараясь уменьшиться до размеров голубиного пера, стать таким же легким, незаметным, но существо не обмануть.

(Даже не думай об этом, малыш. Даже не думай!)

От существа не спрятаться, не скрыться. Не улететь за облака вместе с огромными белыми птицами, не затаиться в мышиной норке, не отгородиться высокими стенами, и уж тем более не защитит обычное одеяло, укутавшись в которое, Сережка наивно полагает, что существо не найдет его.

Как бы не так!

Оно здесь, в одной комнате с тобой. Просто решило немного поиграть. Растягивает удовольствие, как кошка, что играет с полумертвой от страха и боли мышью, раз, за разом вонзая острые когти в измученное тельце несчастной жертвы.

Подожди немного, можешь, если угодно еще плотнее закутаться в свое одеяло. Эта ночка будет последней, наверняка последней. Сейчас оно подберется к тебе, и вытащит вспотевшего, упирающегося, пускающего сопли и слезы. А потом…

Оно разорвет тебя на части, и разбросает по комнате окровавленные ошметки. Вот что случится через минутку — пускай она и покажется вечностью. Или наоборот, промелькнет самым быстрым мгновением, быстрее взмаха ресниц, паузой между ударами твоего испуганного сердечка.

Тук-тук.

Тук…

Послушай, малыш — вслушайся, почувствуй, холодея от ужаса, потея от страха — оно не стучит больше. Замерло маленьким ледяным камешком.