Иннокентий Соколов - Бог из глины

Тебя не радуют метели и новогодняя суета (впрочем, как и твоего муженька), и не радует искрящийся снег. Ты не любишь кататься на коньках, или разрезать лыжней девственное снежное покрывало — о нет! Твои зимние дни — бесполезные посиделки у замерзшего окна, в ожидании тепла и солнца. Свет фонаря отражается в мириадах снежинок, но даже он не радует тебя — все это лишнее напоминание о том, что впереди целая вечность таких же бесконечно унылых вечеров, да скучных ночей, когда за окнами завывает вьюга, а гудящий обогреватель напрасно пытается наполнить стены теплом и уютом.

Что же, милая — жди. Пускай слипаются глаза — ты ни за что не сдвинешься с места. И руки, что безвольно повисли вдоль тела, и свесившаяся голова — подбородок чуть ли не касается груди — признаки того, что очень скоро зима уйдет из твоей жизни, и время изменит свое направление, возвращая туда, откуда все и началось.

Туда, где сошлись начало и конец пути. Туда, где нет снежных вьюг, но зато много того, что не по душе маленькой дурочке, которая очень скоро станет мамой (или по крайней мере думает, что станет), где желтый лист качается на пересохшем стебле, не решаясь оторваться от ветки, чтобы упасть в холодную грязную воду.

Где шумит камыш, и гудят провода.

Где осыпается кирпич электрической подстанции, и проносящиеся электрички наполняют сырой воздух тревожным гулом.

Где нет ничего такого, что можно забрать с собой, ибо это место существует только во сне. В ее (и не только ее) сне, пускай она вовсе и не собиралась на ту сторону сознания, где бродят странные тени настоящего мира. Она не собиралась засыпать, сидя на неудобном стуле, у холодного окна…

В библиотеке поднял голову ее муж.

Словно почувствовал что-то такое, что непременно должен был почувствовать. Как охотничья собака дичь — что-то происходило здесь, в этом доме, и он каким-то образом был частью этого.

(Хей-хо, малыш! Время охоты пришло. А если даже и нет — все равно, не мешало бы проведать старых знакомых…)

Сергей встал из-за стола, прислушался. Ничего, только гудит пламя в форсунках, да потрескивают обои в зале. Интересно, а чем это занимается любимая женушка?

Не иначе нашла себе занятие по душе. Так может быть стоит проведать ее?

(Наверняка стоит, приятель. А ну-ка оторви свой зад от удобного кресла — тебе не придется далеко идти. Всего-то пару шагов по темному коридору!)

Что-то звало его покинуть гостеприимную комнату. Сергей подошел к шторам, прикоснулся к черной ткани, исшитой золотистым рисунком, и пошатнулся, как только его разум смог осознать увиденное.

Шторы расшиты золотом! Но, парень, ведь они были совсем не такими — обычная черная ткань, без затей, или нет?

Сергей обвел взглядом рисунок — золотые листья тянулись вверх от самого низа штор, украшенного все той же золотой бахромой. Они причудливо переплетались друг с другом, и, конечно же, были тут с самого начала, как только заботливая рука бабушки навесила новые шторы на стальную проволоку карниза. До того, как стать библиотекой, эта комната была просто частью огромного коридора. В углу стояла кадка с высокой раскидистой пальмой, а у стены любимое дедушкино кресло-качалка, в котором тот любил задремать после обеда. Много позже, кресло оказалось на чердаке, а у стен примостились огромные книжные шкафы, у окна поставили стол, и комната стала такой как сейчас. Дедушка не стал возводить стену, куда проще оказалось отделить шторами библиотеку от коридора, и пускай это не казалось изящным решением — толстая ткань все же глушила звуки, и можно было насладиться относительным покоем.

И, конечно же, эти шторы были теми самыми шторами, что провисели здесь, бог знает сколько лет. Ему просто… показалось. Память иногда выделывает фокусы и почище, подсовывая ложные воспоминания о неосуществившихся событиях.

Ладно, малыш, не будем отвлекаться от основного — того, что заставило вскочить из-за стола, и вслушиваться в звуки старого дома.

(Протяни руку, щелкни выключателем, и ты сам поразишься тем изменениям, что произойдут!)

Сергей выключил свет, оказавшись в темноте. Она не была абсолютной — пламя, бьющее из латунных форсунок обогревателя, отливало алым, разбрасываясь чуть зеленоватыми искрами, за окном серел мартовский вечер, и только чернота штор казалась всепоглощающей. Стоит развести их руками, и тьма тут же просочится в библиотеку, затечет в каждую щель, и навсегда останется здесь, найдя свое особое место.