Андрей Попов - Дверь в сказочный ад

Проехали мимо.

И ко мне вернулась прежняя проблема: как начать разговор? Какой смысл оттягивать то, что рано или поздно все равно придется сказать? Наше знакомство и так уже слишком затянулось, чтобы оставаться просто знакомством. Как всегда в подобных ситуациях, я опасался наговорить какую-нибудь краснобайскую бессмыслицу. Затем я повернул голову в ее сторону, неосознанно прося немой подсказки. Она посмотрела мне прямо в глаза. В те мгновения, когда наши взгляды встречались, словно незримые скрещенные мечи чувственного поединка, я вообще переставал что-либо соображать.

Из-под ее капора, обрамленного алой лентой, развивались позолоченные локоны, небрежно падающие на лицо и плечи. Даже в этой небрежности отпечаталась неповторимая прелесть. Мне пришлось лишний раз убедиться, что ей шла любая одежда, любая прическа, любые жесты. Она была великолепна во всем.

– Скажите, Элена, а вам когда-нибудь приходилось по-настоящему влюбляться? — простейший вопрос. И сколько же пришлось думать над его изобретением!

– А вы?

– Что — я?

– Вы любили когда-нибудь по-настоящему?

Вот еще проблема. Сказать «нет» — значит, обмануть, сказать «да» — она воспримет это в прошедшем времени, и мое теперешнее объяснение превратиться в ее глазах как очередное амурное похождение. После секундного колебания, ответ выглядел следующим образом:

– Я пытаюсь разобраться в собственных чувствах, но многое не могу там понять.

– То же самое хотела сказать и я вам.

Мы опять крутились вокруг да около, не решаясь каждый говорить то, о чем думал на самом деле. Женщине это простительно, но моя робость не имела никаких оправданий. Наши лошади, предоставленные сами себе, увозили нас во все большую глушь молчаливого соснового царства.

– Я люблю вас, мисс Элена… и теперь пришло время задать вопрос, который решит все: могу ли я рассчитывать на взаимность с вашей стороны?

Казалось, у меня даже перестало биться сердце — или от крайнего волнения, или опасаясь своим стуком потревожить ее размышления. Ей достаточно было сказать всего два слова, чтобы жирными чертами перечеркнуть все мои чаяния и надежды. И двух слов было достаточно, чтобы наоборот — сделать меня самым счастливым человеком в Англии. Она продолжала молчать, будто думала о чем-то совершенно отстраненном. Вечнозадумчивые сосны скучающе-медленно проплывали по обе стороны мироздания. Небо, изрезанное на тысячи осколков их размашистыми ветками, все еще свисало над нами. Не исчезло. Не погасло. Не было проглочено черной пастью наступающих сумерек. Ветер постепенно выдувал с него лазурную голубизну — соскабливал с его полотна неустойчивые вечерние краски, обнажая первозданную серость и пустоту.

– К сожалению, Майкл… — ее голос заставил меня вздрогнуть, — я не могу вам сейчас ничего сказать. Такие решения не принимаются в течение одной минуты. Мне надо подумать.

– Я понимаю, Элена, и не тороплю вас с решением.

Прошло не более пяти минут, как она уже весело смеялась и болтала о всеразличных пустяках, словно ничего не произошло. У меня невольно сложилось впечатление (дай бог ошибочное), что она вообще не приняла мое признание за что-то серьезное. Я пытался имитировать собственную беззаботность и, подыгрывая ей, украсил наш разговор парою свежих шуток, заготовленных специально для этой прогулки. Наше бутафорное веселье практически было не отличить от подлинника. Далее все произошло само собой. Один из тех редких случаев, когда действия опережают и мысли, и чувства, и даже тайные желания. Наши лошади находились так близко, что почти касались друг друга. Я немного привстал, обхватил ее за талию, прижал к себе, сомкнул наши губы в продолжительном поцелуе и медленно впитывал пьянящее тепло ее тела. Мир исчез лишь на короткое мгновение, затем вновь обрел присущие ему краски и шумы.

Она кинула в мою сторону ошеломленный взгляд, слегка покраснела и, глубоко вздохнув, произнесла:

– Мне пора домой, Майкл. Наша прогулка сегодня слишком затянулась.

Какое-то время мы ехали в абсолютном молчании, вслушиваясь в полифонию лесной рапсодии. Ветер филировал протяжными звуками, порой заглушая их, порой раздувая до громогласной арии. Лес жил в собственной гармонии, что-то напевал слушавшим его небесам. Где-то вдалеке птицы разучивали партии собственных голосов, чтобы завтра, едва взойдет солнце, приветствовать его хвалебным гимном. Тихо раскачивались кроны деревьев, и сверху, подобно сухому дождю, лились шумы и шорохи. Лес издавал целый калейдоскоп звуков, лишь изредка замирал в тишине. И это его молчание выглядело ярким, насыщенным, пышным.