Дмитрий Герасимов - Крест в круге

Он зажмурился и тряхнул головой, стараясь отогнать наваждение.

– Красивая гостиница, – подтвердил Матвей. – Думаю, мы там еще побываем. Не я, так вот он – уж точно…

Пятилетний Вадим поймал на себе добродушные взгляды мужчин и смутился.

Никто из сидящих в машине не мог даже предположить, какой невероятный поворот сделает судьба мальчика в этой самой гостинице.

Столичную жизнь Матвея, Бориса и маленького Вадима можно было бы назвать удачной и даже счастливой, когда б не одно обстоятельство.

Борис не мог отогнать от себя ощущение своей… третьесортности. Получив инвалидность, преградившую ему путь к поиску какой-нибудь достойной работы, он чувствовал себя приживалой. Идти в вахтеры и сторожа ему не позволяла уверенность в том, что он может приносить пользу совсем на другом поприще, а в отделах кадров институтов, школ и дворцов пионеров с ним даже не хотели говорить.

Борис обивал пороги книжных издательств и редакций «толстых» журналов. Сначала он выпрашивал заказы на прозу и на очерки, потом – отчаявшись – на самую захудалую статейку для «подвалов» последних полос, но неизменно всюду получал отказ. Впрочем, это даже отказом нельзя было назвать – с ним попросту не хотели разговаривать.

Но хуже всего было то, что с ним отказывались разговаривать и в собственном доме. Борис опять стал изгоем.

Целый день он проводил в четырех стенах их новой двухкомнатной квартиры, предоставленной Матвею профсоюзным комитетом больницы. Вечером, возвращаясь с работы, Матвей забирал из садика Вадима, и они вдвоем приходили домой, весело и безмятежно обсуждая новости минувшего дня. Новостям Бориса не было места в этих разговорах. Да и самих новостей у него давно уже не было.

Они ужинали втроем на кухне под аккомпанемент радио «Маяк», потом Матвей укладывал Вадима спать, а сам еще долго сидел на кухне с газетой и с рюмочкой армянского трехзвездочного коньяка.

Борис бесцельно бродил по комнатам, поправлял одеяло спящему сыну и в конце концов ложился спать сам – в дальней комнате на раскладушке.

Несколько раз он порывался объясниться с Матвеем.

– Зачем ты это делаешь? – спрашивал он его сквозь газетную страницу, которой Матвей отгораживался от мира, сидя на кухне. – Я спрашиваю: зачем ты отбираешь у меня сына? За что ты так ненавидишь меня?

– Хо-хо!.. – доносилось из-за газеты. – Ты сам это заслужил, дядюшка Сэм!

– Перестань! – раздражался Борис. – Не называй меня дядюшкой Сэмом! Я хочу понять: чего ты добиваешься? Ты хочешь, чтобы Вадим ненавидел меня? Ты хочешь, чтобы я навсегда ушел из вашей жизни? Ответь!

– Да-а… – звучало из-за газеты. – Да-а…

– Но – почему?

Вместо ответа Матвей откладывал в сторону газетный лист, допивал коньяк и неспешно уходил с кухни, погасив за собой свет.

Временами, когда Матвей был чем-то занят, Борису перепадала возможность пообщаться с сыном один на один. И для него это были самые счастливые минуты в бесконечной череде похожих друг на друга часов, дней и месяцев. Он устраивался на самом краешке кровати, пока Вадим еще не спал, и читал ему книжки. Те самые, которые в теперь уже таком далеком Ташкенте он проглатывал ночами, устроившись в углу теплого и родного дома папы Максуда.

Борис читал сыну сказки и большие рассказы, а тот, устремив на отца задумчивый взгляд, слушал, не перебивая и не задавая вопросов, пока не проваливался в сон.

Иногда Борис ничего не читал, а просто сидел у мальчика в изголовье и рассказывал свою жизнь. Он рассказывал ему про маленького сироту с покалеченной рукой, который очень хотел стать писателем и делать людей счастливыми, а вместо этого приносил им одни лишь несчастья. Рассказывал про бедную овечку по имени Лола, про цветущие маки на крыше крохотного, но очень родного дома, про обретенную и снова потерянную любовь.

Борис наблюдал за сыном, отмечая его смышленость, недетскую серьезность и в то же время трогательную искренность. Он поражался его любознательности, коммуникабельности и одновременно его умению строить собственный мир, в котором ему комфортно и уютно одному.