Дмитрий Герасимов - Крест в круге

Матвей жил в добротном трехэтажном доме на улице Волгоградской. Небольшая квартира состояла из двух смежных комнат, маленькой кухни, совмещенного санузла и крохотного чуланчика, приспособленного под хранение ненужного хлама.

Едва Борис переступил порог этого холостяцкого жилища, он сразу же отметил про себя, что к его появлению здесь не готовились и едва ли рады ему.

В прихожей Матвей молча смерил взглядом его ссутулившуюся фигуру, кивнул и, щелкнув выключателем, удалился на кухню. Борис потоптался в нерешительности на пороге, потом сел на корточки перед забавным, улыбчивым пареньком со смышлеными глазами и аристократическим носом (точь-в-точь как у него самого) и прошептал, задыхаясь от волнения:

– Здравствуй, Вадька. Я – твой папа. Я… я так скучал по тебе.

Малыш внимательно посмотрел ему в глаза и не проронил ни слова.

– Я пришел, – продолжал дрожащим голосом Борис, – чтобы уже не расставаться с тобой. Потому что я люблю тебя.

Мальчик покачал головой, отвел в растерянности глаза и вдруг звонко крикнул:

– Дядя Матвей, когда мы будем ужинать?

– Не спеши, Вадим, – отозвался с кухни Матвей. – У нас сегодня не просто ужин, а ужин на три персоны!

«Он называет его «дядей», – отметил про себя Борис. – Это хорошо».

Мальчик опять кивнул и юркнул в комнату.

«Он просто смущен», – успокоил себя Борис и последовал за ним.

Первое, что бросилось ему в глаза, едва он переступил порог комнаты, – это большая фотография на стене в металлической рамке. На ней – он и Галинка, прижавшись друг к другу, с нежностью смотрели в объектив. Борис сразу вспомнил этот снимок. Как-то в воскресенье они вдвоем отправились в фотоателье специально для того, чтобы навсегда оставить память о тех счастливых и прекрасных днях, когда его сердце ныло от восторга, а два черных солнца светились любовью и нежностью.

Борис подошел вплотную к фотографии и долго, не отрываясь, разглядывал ее, будто намереваясь нырнуть головой в створ металлической рамки и оказаться опять в том сказочном, навсегда прекрасном мире.

– Это – я, – хрипло произнес он, повернувшись к сыну и тыча пальцем в снимок.

Вадим подошел поближе и внимательно, с какой-то недетской грустью посмотрел на фотографию, словно увидел ее впервые на этой стене.

Борис снова присел на корточки.

– Послушай, сынок, – сказал он, смущенно потирая колени. – Я понимаю. Тебе сейчас будет непросто заново привыкать ко мне. Но вот увидишь – все будет хорошо. Ты только знай: я никогда не бросал тебя и не переставал любить. У меня, Вадька, у самого не было ни отца, ни матери, поэтому я знаю, каково быть сиротой. Я знаю, как важно, чтобы тебя кто-то любил…

На пороге появился Матвей, держа в руках тарелки и три бокала. Он остановился, наблюдая эту сцену короткого, но искреннего объяснения в любви, и понимающе кивнул:

Какое-то время все ели в полной тишине. Наконец Матвей отложил вилку, налил вина себе и Борису, поднял бокал, словно взвешивая его в руке, и, глядя на фотографию, произнес со вздохом:

– За тебя, Галинка… Вечная тебе память.

Вадим поспешно поднял свою чашку с компотом и добавил серьезно:

– С днем рождения, мама…

Борис похолодел. Как он мог забыть?! Сегодня – день рождения Галинки! Жестокий Матвей умышленно подчеркнул его забывчивость. Он словно специально демонстрировал свое спокойное превосходство перед ним на глазах у ребенка.

Борис закусил губу от досады и, повернувшись к фотоснимку, сказал тихо:

Глубокой ночью, когда Вадим давно уже спал в своей кровати, Матвей с Борисом сидели на кухне в глубоком молчании под оглушительно-тяжелое тиканье настенных часов. Матвей курил и неспешно выпускал юркие струйки дыма, похожие на молодых змеек, в распахнутое настежь окно. Борис сидел, сгорбившись, за столом и угрюмо рассматривал свои руки.

– Я понимаю, – сказал он наконец, прокашлявшись. – Ты считаешь меня в какой-то степени виновным в том, что случилось… В смерти Циклопа…

Матвей медленно потушил окурок в пепельнице и не проронил ни слова.

– Я причинил много зла людям, – продолжал Борис чуть не плача. – В том числе – самым близким. Но поверь: я лишь хотел изменить написанное. Я как мог сам боролся со злом, с черной силой. Только делал это неправильно. Теперь я знаю: предсказанному злу можно противопоставить только веру в добро. Черной силе нельзя показывать, что веришь ей, нельзя давать понять, что на нее нет управы. Потому что, как сказал один мудрый старик на скамейке в парке, наша жизнь пишется не нами и не черными старухами…