Дмитрий Герасимов - Крест в круге

Распечатка стенограммы контроля по литеру «Н» комнаты 222, 03 октября 1938 г. Начало записи 12.48, окончание записи 15.34.

Объекты: особый уполномоченный старший лейтенант НКВД Григорьев В.Б. – Г., Неизвестная женщина – Ж.

(Целуются, вздыхают.)

Ж.: Мне так хорошо с тобой… Я никогда еще не чувствовала себя такой желанной, такой красивой и такой любимой…

Г.: Я люблю тебя…

(Целуются.)

Ж.: Я знаю теперь, что такое любовь… Это – восхитительное, безбрежное чувство, и кажется, если хоть капельку его уронить за окно, то весь мир вокруг станет счастливым.

(Целуются.)

(Шорохи и вздохи, пользуются душем в ванной.)

Ж.: Вадим…

(Целуются.)

Ж.: Вадим, я хочу тебе кое-что рассказать… Про свой визит в номер к Шолохову.

Г.: Если хочешь, можешь не рассказывать.

Ж.: Понимаешь, это важно для меня. А для того чтобы рассказать про визит, я должна еще кое в чем признаться… Понимаешь… Я… словом, я – из «бывших». Моя девичья фамилия – Липгардт. Мой отец – Федор Липгардт – родом из знатной, аристократической семьи. Он унаследовал огромное состояние, но практически все промотал. Однако мама говорила, что он сумел кое-что сберечь в ценных бумагах и драгоценностях. У меня сохранились даже некоторые семейные реликвии… (Всхлипывает.) Папу и маму увели из дома в 19-м году. Мне тогда было шесть лет. Больше я их никогда не видела. Я навсегда запомнила их глаза. Они смотрели друг на друга… так печально. Они знали, что у них отнимают любовь. А я плакала. Очень долго… Меня взяла к себе тетя Ксения. Я у нее жила… пока ее тоже не арестовали. Это было уже в тридцатом. В дом пришло много молодых людей. Один из них взял меня за руку и отвел в спальню. Я была невинна. Он обрадовался этому… Через некоторое время он вдруг вернулся. Уже осень была. И сказал мне, что может меня тоже арестовать, но не хочет…

Г.: Он стал твоим мужем?

Ж.: Да… Это было единственным спасением для меня. Он так сказал. И вот уже восемь лет я замужем за чекистом.

Г.: Он обижал тебя?

Ж.: Нет, никогда… Я благодарна ему, Вадим. Все это время он живет с женщиной, которая его не любит, и скрывает от всех ее происхождение. Теперь ты понимаешь, что просто взять и бросить его я не могу…

Г.: Ты благодарна ему, или ты просто боишься его?

Ж.: И то и другое… Это сложно объяснить.

Г.: Ну хорошо, а при чем здесь Шолохов?

Ж.: Шолохов – ни при чем… В его номере, в дальнем углу, стоит напольная ваза. На ней – фамильный герб Липгардтов. Я узнала бы эту вазу из тысячи. Она стояла в папином кабинете, рядом с его письменным столом – такая огромная и красивая… После революции из дома все вывезли… Растащили… И вот каким-то чудом наша ваза попала в «Националь»!

Г.: Ну, никакого чуда здесь нет… Экспроприируемое имущество попадало в Резервный фонд, а ведь именно из этого фонда обставляли интерьер гостиницы шесть лет назад… Значит, ты проникла в номер к писателю только за тем, чтобы посмотреть на бывшую собственность своей семьи?

Ж.: Да… Но главное – не это.

Г.: Что же?

Ж.: Эта ваза – папин сейф. Внутри бронзовой подставки находится специальный отсек, встроенный немецкими мастерами по заказу отца.

Г.: Сейф? По заказу отца?.. (Смеется.) Только не говори, что он набит драгоценностями вашей семьи, а то это уже «Граф Монте-Кристо» получается.

Ж.: Может, и набит… Только их никому не достать. Можно разбить вдребезги вазу, что тоже непросто, потому что она из мрамора, но останется стальной отсек – вроде ящичка. А вскрыть его невозможно.

Г.: Но есть же ключ…

Ж.: Где-нибудь наверняка есть. Я даже помню, как он выглядит. Такой… железный… плоский… похож на ножичек для бумаг. Но он исчез.

Г.: Понятно. Значит, семейные сокровища навеки спрятаны в вазе? (Смеется.)

Ж.: Теперь ты действительно все знаешь про меня. И мне от этого легче. Скажи, ты не стал теперь хуже ко мне относиться?

Г.: Глупышка… Я люблю тебя… И никакие сокровища мира мне тебя не заменят.