Энн Райс - Вампир Арман

Я заплакал.

Я почувствовал прикосновение мягких рук Алессандры, мягкую массу ее седых волос на моей шее.

– Я пойду с тобой на север, дитя мое, – сказала она.

Меня переполняла благодарность. Я обхватил ее обеими руками, почувствовал, как ко мне прижалось ее холодное жесткое тело, и затрясся от рыданий.

– Да, мой дорогой, мой маленький, – говорила она. – Я останусь с тобой. Я стара, я останусь с тобой, пока не придет мой срок предстать перед судом Господа, как подобает каждому из нас.

– Так возрадуемся и станцуем! – воскликнул Сантино. – Сатана и Христос, братья в доме Господа, вверяем вам эту очистившуюся душу! – Он воздел руки.

Алессандра отошла от меня, ее глаза блестели от слез. Я не мог думать ни о чем, кроме благодарности за том, что она будет со мной, что мне не придется совершать одному это жуткое, ужасное путешествие. Со мной, Алессандра, со мной. О раб Сатаны и создавшего его Бога!

Она встала рядом с Сантино, такая же высокая, величественная, и тоже подняла руки, качая волосами из стороны в сторону.

– Да начнется танец! – крикнула она.

Загремели барабаны, взвыли трубы, в моих ушах зазвенели бубны.

Огромное плотное кольцо вампиров испустило долгий глухой крик, и, взявшись за руки, они пустились в пляс.

Меня затянули в цепочку, образовавшуюся вокруг бушующего пламени. Меня бросало справа налево в такт вертящимся по сторонам фигурам, потом я вырвался и, кружась, подпрыгнул высоко в воздух.

При повороте, в прыжке, ветер коснулся моей шеи. Я с предельной точностью поймал с обеих сторон от себя руки, мы качнулись направо, потом – опять налево.

Безмолвные тучи над головой сгущались, скручивались, плыли по темнеющему небу. Начался дождь, его тихий раскат затерялся среди криков обезумевших танцоров, треска костра и грохота барабанов.

Но я его услышал. Я повернулся, прыгнул повыше и добрался до него, до серебристого дождя, хлынувшего на меня, как благословение темных небес, как крещение святой водой проклятых.

Музыка нарастала. Все поглотил варварский ритм, организованная цепочка танцоров была забыта. Под дождем, при неиссякаемых сполохах гигантского огня вампиры раскидывали руки, выли, извивались, сокращали мышцы рук и ног, топали, согнув спины, грохотали подошвами по земле, открывали рты, вращали бедрами, вертелись и прыгали, и хриплыми гортанными голосами затянули громогласный гимн, Dies irae, dies illa. О да, да, день беды, день огня!

Потом, когда дождь полил темной, ровной стеной, когда от костра остались только черные развалины, когда все давно уже отправились на охоту, когда по мрачной поляне после шабаша осталось кружиться всего несколько фигур, распевая молитвы в мучительном исступлении, я тихо лежал, уткнувшись лицом в землю, и дождь смывал с меня грязь.

Мне казалось, что рядом стоят монахи из старого киевского монастыря. Они подсмеивались надо мной, но по-доброму. Они говорили:

– Андрей, с чего ты взял, что сможешь сбежать? Разве ты не знал, что тебя призвал Бог?

– Уходите от меня, вас здесь нет, а меня вообще нет; я заблудился в темных пустынях бесконечной зимы.

Я старался представить себе его, его святой лик. Но рядом была только Алессандра, она пришла помочь мне подняться на ноги. Алессандра, пообещавшая рассказать мне о темных временах, задолго до создания Сантино, когда ей передали Темный Дар в лесах Франции, куда мы отправимся вместе.

– О Господи, Господи, услышь мои молитвы, – прошептал я. Если бы я мог только увидеть его лицо.

Но такие вещи нам запрещались. Ни при каких обстоятельствах не сметь смотреть на его изображения! До конца света нам суждено трудиться без этого утешения. Ад есть отсутствие Бога.

Что мне теперь сказать в свое оправдание? Что мне сказать?

Эта повесть уже рассказана другими, повесть о том, как я на протяжении целых веков оставался стойким главой Парижского Собрания, как я жил все эти годы в невежестве и мраке, подчиняясь старым законам, пока не осталось ни Сантино, ни Римского Собрания, чтобы посылать мне новые, как я, оборванец, в тихом отчаянии, цеплялся за Старую Веру и Старые Обычаи, пока другие уходили в огонь или же просто разбредались по свету.

Что мне сказать в оправдание того новообращенного и святого, каким я стал?

Триста лет я пробыл бродячим ангелом, сыном Сатаны, я был его убийцей с детским лицом, его заместителем, его рабом. Алессандра всегда оставалась со мной. Когда другие погибали или отрекались, Алессандра поддерживала во мне веру. Но это был мой грех, мое путешествие, мое страшное безрассудство, и мне одному предстоит нести это бремя, пока я жив.