Он заржал в голос.
— Идиоты!
— А как Иуда? — все-таки спросила я.
— Ну, это не по нашему ведомству, — черт даже немного обиделся. — Дураками не занимаемся.
И снова захохотал.
— Вот номер! Где, говорят, бывший апостол Иуда? Идиотины! Ха-ха-ха! У нас апостол Иоанн, Петр, и, наконец, Сам. У нас вообще хорошо. Ну, вот это надо заранее записываться. Потому что на одного Шекспира, к примеру, очередь на тысячу лет.
— Но я надеюсь, что та очередь, куда я надеюсь попасть, не слишком длинная?
— Это вы куда хотите попасть? — ревниво поинтересовался черт.
— Ну, у вас там должен быть такой… господин в цилиндре. Историк.
Черт прокашлялся.
— Господин в цилиндре, — строго сказал он, — имеет очень умного… коллегу. Который ему присоветовал заранее занимать все очереди. Если он к вам еще как-нибудь зайдет, скажите ему, что такие фокусы не проходят. Очереди занимаются индивидуально. Вот как поступил — сразу тебе и определять все. Сразу и думай, куда тебе записываться. А то “со мной тут не стояло” — у нас вот этого не бывает. А то он же ходил: можно мне туда-то записаться, туда-то… Нет. У нас этого не бывает. В конце концов, вопрос никогда не решен окончательно. Мы не можем знать, что выкинут там, наверху.
— Ну, а очередь к нему, очередь? — поторопила я. — Там, в этой очереди… Нет, эта очередь еще должна быть невелика. В будущем я предполагаю встретить там человек четырех. А то даже и десять.
Черт вздохнул — обиженно и устало. Историк не вдохновлял его.
— Да, — сказал он как бы кстати, — Понтия Пилата у нас нет. Его вообще не было. Есть один самозванец.
— Как, только один? — удивилась я.
— Только один, — подтвердил черт. — Вообще, самозванцев мы изводим.
— На что? — поинтересовалась я, не дожидаясь, пока он уймет свой слишком веселый смех.
— Но этого мы терпим, — черт не переставал хохотать. — Он хорошо говорит по-латыни. Ха-ха-ха! Настолько хорошо, настолько качественно все это делает, что мы смотрим на него снисходительно.
— А вот если прибудет такая г-жа Д-ч? Тоже историк. Она где будет?
— Без вариантов, — ответил черт, ни секунды не медля.
— Какое несчастье, — заметила я.
Он вздохнул.
— Понимаете, бывают случаи, когда нам очень хочется кого-то получить. Но в силу формальных обстоятельств, в силу какой-нибудь смерти, особого рода сил, в силу какой-либо… странных вещей его от нас забирают. Но (тут он заметно приободрился) мы никогда не испытываем проблем с идиотами, попавшими к нам по ошибке. Всех идиотов, пошляков… ну, сказано же: “Блаженны нищие духом ибо их есть царствие небесное”!
— Ах, вот оно что, — медленно проговорила я.
— Все нищие духом безоговорочно попадают туда, — заверил черт. — Я не помню случая, чтобы к нам попадал кто-то, кого бы мы не хотели у себя видеть.
Он поперхнулся со смеху.
— А, — я подумала, — а Маяковский?
— А Маяковский был поэт, — с уважением сказал черт. — Он занятой поэт. К сожалению, я не могу сейчас вас к нему записать. А почему вас интересует Маяковский?
— Как-то вдруг подумалось. Когда-то, очень давно, когда я еще училась в школе, мы писали сочинение по Маяковскому. Очень обсуждали причины смерти. Я тогда была очень цинична. Потом подумала, что зря.
— Что вы написали?
— Я написала, что он застрелился потому, что не мог вылечить сифилис.
— Бабское невежество! — черт обидно засмеялся. — Сифилис же прекрасно лечится. И лечился. И потом… и потом… ну, я не знаю, поговорите. У нас, слава Богу, никого ничего не заставляют делать. Если ты был поэтом, ты можешь писать дальше. Музыкантом — можешь играть дальше. Насколько тебя хватит.
Тут черт вздохнул.
— Потому что жизнь-то заканчивается. И ты поступаешь к нам такой, какой был в момент смерти. Художник не может жить долго без жизни. Он может еще какое-то время писать то, что недописал там, может написать то, что мог бы написать — ну, пока хватает запасов. Потом он уже перестает писать и просто дает автографы. Мы не мешаем.
— Неужели они занимаются автографами всю оставшуюся вечность? Или у вас не вечность?
— У нас вечность.
— Вечность на автографы — это слишком долго.
Мне послышался вздох.
— Видите ли, — принялся объяснять черт, — есть одна очень интересная вещь, которая представляет для них смысл. Не только автографы. Дело в том, что они знают, что происходит на земле.
— Откуда?
— Они знают все. (Черт оглушительно чихнул и засмеялся). И по этой причине для них представляет безумный интерес, кто их помнит, кто их читает, сколько их читают. Поэтому какой-нибудь Шекспир ужасно рад. Художникам хорошо — они писали картины, эти картины если не сгорели до того, как художнику переживать какой-нибудь очередной пожар — когда он о нем узнает. Вот. Но поэт или писатель — все, к сожалению, зависит от языка. Спокойно у нас только Гомеру и Горацию — они-то уж абсолютно спокойны, потому что для них все кончено. А вот Маяковскому или Шекспиру — не знаю, не знаю… Очень спокойны китайские поэты. Они вообще спокойный народец, да им и беспокоиться не о чем. А вот насчет Шекспира не уверен. Или вот, еще у вас есть Пушкин. Вот кому надо беспокоиться. Его вообще нельзя перевести. Нет языка — нет и Пушкина.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу