Г. Брюк: История, рассказанная перед концом света, или Черт с вами!

Тут черт вздохнул и умолк — очевидно, был совсем измучен.

— А, — прибавил он вдруг, — а скажите, есть ли у вас кто?

Я медленно наливала чай.

— В каком смысле “есть”?

— Ну, известно, в каком.

Черт отхлебнул из чашки.

Молчание мое было долгим, и чем дольше тянулось это молчание, тем более становилось ясно, что не только о приличиях, но и о самом заданном им вопросе говорить смысла не имеет никакого.

Черт ласково улыбался.

— Есть, стало быть, — произнес он.

Я твердо решила не отводить взгляда. Но странное дело: чем дольше вглядывалась я в его лицо, тем более мне казалось…

— Да, — сказала я. — Вы знаете, мне даже кажется некоторое сходство. Так странно. Скажите, а у вас есть родственники?

— Ха, — сказал он, — ха-ха-ха!

И мрачно прибавил:

— Нам этого не положено.

— Очень странно, — я растерялась. — Такое сходство…

— Это бывает, — смеясь, сказал он, а отсмеявшись, прибавил доверительно: — Вам очень повезло.

— Правда? — это было все, что я могла выразить словами.

Черт кивнул.

— Некоторые из нашего брата бывают в академическом отпуске, — сообщил он. — Или по слабости здоровья, или там, кто у начальства на хорошем счету. Бывает, что год, два. Три.

— Три? — сдержанно, как только было возможно, спросила я. — И все?

— Нет, — ответил он просто, добыл из воздуха сигару и, щелкнув пальцами, закурил.

— Дальше я, — маленькую кухню заволакивал дым, — даже не знаю, как сказать. Есть ведь и десять, и двадцать, и тридцать, и сорок лет. И пятьдесят. Сейчас с этим легко. Раньше они обязательно проходили через…

Он мотнул головой, показывая на потолок.

— И что же, сейчас процедура упростилась? — спросила я.

— Да, — небрежно ответил черт. — У нас собственная прокуратура есть, они выписывают наверх — пусть гуляет. Ведь чтотакое пятьдесят лет — ничего! Так что все зависит, как у нас войдут в положение.

Он посмотрел на стену, как будто его очень интересовали цветочки на обоях и завистливо прибавил:

— Конечно, бывают обаятельные. А хорошо тут у вас. Слава Богу, нет ни крестиков, ни иконок… Меня от этого смех пробирает.

Меня тоже пробрал смех.

— Есть? — удивился черт. — Боже, откуда?

— Маменька дала.

Он смотрел на меня так, что я трусливо прибавила:

— Я ее на дальнюю полку.

— Ну, и слава Богу, — успокоился черт.

— Хотя, конечно, это ни Богу свечка, ни вам — кочерга, — продолжала я. — Но вы же, наверное, знаете, как она настаивает? А у меня там пакетик с рыбьей чешуей и малахитовое ожерелье.

Он скорчил рожу:

— На Новый Год, что ли?

Я кивнула.

— Вот беда: почему-то рыбья чешуя ну никак не связана с деньгами!

Черт засмеялся.

— А малахитовое ожерелье для чего? От запора, от поноса, для спасения души?

— Не помню. Оно очень долго лежало у меня под матрацем, пока я его не нашла. Но это ерунда по сравнению с заговором на удачу, зашитым в ладанку у меня за зеркалом.

— Эх, умная женщина, а ерундой занимается! — крякнул черт. — Вот получит старую арфу с надписью масляной краской.

– “№ 14”? — поддакнула я.

— Какой там номер четырнадцать! Четырнадцать — давно списанные. Нам на рукоятки для вил да лопат.

— Это что, кривые такие? Кривые получаются?

— Ну, какие есть! Есть “четырнадцать”, а есть “пятьсот шестьдесят четыре” красной масляной краской поперек деки. С двумя струнами.

— Значит, из одной арфы в раю получаются две ручки для лопаты в аду?

— А какие крылья им выдают, вы бы видели! Я там на складе был. Ой, обхохочешься! Ой, как в курятнике! И шелестят, и не проветривают их, все крылья потные, пахнут дохлыми курями! Лежат крылья, на них проволокой приделан номер. Причем, выдают не парами. То есть, одно крыло приносишь — дают другое. Половина их летает — одно крыло большое, второе как у… как у голубя.

Он захохотал.

— Ой, не могу! Пальмовую ветвь вот тоже… Правда, сейчас пошли натуральные — вид ничего. Но когда у них парад, то им специальные выдают. Потом обратно забирают.

— Где же они берут? Неужели они выращивают пальмы? Или они… по вашим стопам — у граждан с подоконников?

— Они, — черт никак не мог перестать смеяться, — вообще-то растут у нас. У нас тепло. Ну, пальма как устроена? Там же ведь ей всякие удобрения нужно. Вот. А во-вторых, мы выращиваем на монастырском навозе.

Он кивнул для пущей убедительности.

— Католический навоз, испанский, опять же, из Южной Америки монастырей — он хороший, удобряет здорово. С православных — не поверите, одно сено. С опилками. И чем их только… ой. В общем, пальмы хорошо растут. Там мы обсаживаем — по краям, не у самого жара, сбоку. Ну, из пальмы древесины-то никакой, вот мы и меняем все, что есть. Так что пальмовые ветви у них все от нас. Это сейчас они искусственные воруют с кладбища.