Лиля Калаус - Фонд последней надежды

Зоркий, бывший тогда типично русским колониальным городком, старой казачьей станицей на границе великой империи, не избежал модных столичных поветрий, и молодёжь со всем своим провинциальным энтузиазмом бросилась в пучину новейших наслаждений. Чаще всего это были скромные (на взгляд искушённого жителя нулевых годов) прогулки в кокаиновые кущи под ручку с барышнями не самого тяжёлого поведения. Всё это было солидно сдобрено политикой с одной стороны и бешеным декадансом — с другой. Модно (как сказали бы сегодня — круто) было состоять, во-первых, в тайном обществе и с придыханием беседовать об эсерах и экономических реформах, а во-вторых — в скандальной связи с экзальтированной дамой, витийствующей о похоронных бубнах, дикой дрожи сладострастья и звенящих Арлекинах…

Бури второго десятилетия XX века пронеслись над нумерами почти незаметно, старые фото демонстрируют чуть просевшую кровлю и облепленные лозунгами стены. Здание было, разумеется, реквизировано большевиками, и в нём с места в карьер начал заседать местный реввоенсовет. В окрестностях Зоркого шныряло множество стремившихся в Монголию и Китай казачков и прочей белогвардейщины, так что знаменитый подвал мадам Каравайской, некогда носивший поэтическое имя „Кафе Бездна“ и бывший приютом местной богемы, получил новое кровожадное амплуа.

В середине тридцатых „Доходные нумера Савойя“ были отремонтированы и переименованы в „Дом колхозника“. Переименованы, кстати, были и многие улицы Зоркого, так что „Дом колхозника“ получил и новый адрес — Луначарского/Парижской Коммуны. Фасад бывших нумеров в процессе ремонта украсили модным тогда архитектурным изыском: на уровне второго этажа по сторонам от входа в кирпичной кладке пробили нишки. В недрах первой поместилась каменная девушка с серпом в руках, в недрах второй — каменный же юноша в папахе, ведший в поводу очаровательного барашка. Такие вот крестьянка и пастух. Гостиница же, как и следовало из её названия, была предназначена для нужд самого простого люда из глубинки. Никаких отдельных нумеров, конечно же, уже не было, крестьянки и пастухи заселялись в огромные многокоечные залы по принципу общежития.

Протекли над по-прежнему слегка просевшей кровлей годы и десятилетия. Во время Великой Отечественной „Дом колхозника“ стал пристанищем эвакуированных москвичей и ленинградцев, в большинстве своём режиссёров, актёров, писателей, художников, журналистов. С их лёгкой руки в городе и повелось называть старую гостиницу гостеприимным Крестьянским домом.

Дальше… Оттепель, застой, сырые стены, поражённые жучком и плесенью, отвратительные запахи общаги, скверная столовка, вечная табличка у входа „Мест нет“, орды щетинистых советских командировочных в мятых плащах, с воспалёнными глазами и вечным кочевым гастритом…

После обретения Буркутией желанной независимости Крестьянский дом некоторое время влачил жалкое существование, переходя из рук в руки, постепенно ветшая, пока, наконец, не был куплен неким рачительным хозяином, сразу же одевшим порядком одряхлевшее здание в строительные леса. Вскоре на пересечении улиц Жарбарсын и Курман-битыра был открыт фешенебельный четырёхзвездочный отель „Луч Востока“.

Конечно, Крестьянский дом сейчас не узнать. Строители облицевали стены зеленой фаянсовой плиткой, вкрутили стеклопакеты, подвесили над входом громадный красный козырёк и установили шикарную вращающуюся дверь. Изнутри всё тоже поменялось самым радикальным образом: были восстановлены отдельные комнаты, правда, значительно уступавшие в размерах приснопамятным нумерам мадам Каравайской.

О сталинском ампире теперь напоминали лишь отреставрированные и позолоченные фигурки неактуальных ныне крестьянки и пастуха — видимо, дань босоногому…»

Сидя в зале заседаний Фонда Вертолетти «Ласт хоуп», Олег исподтишка оглядывал своих будущих сослуживцев. Народ разбился на группки и оживлённо обсуждал вчерашний футбол, новый шедевр Феди Бондарчука, чью-то выслугу лет и рецепт какой-то удивительной яичницы. Олег про себя усмехнулся — голоса будущих коллег звучали чуточку громче и напряжённее, чем это обычно бывает. Наконец, вошел Балтабай Модадырович (тьфу ты, чёрт, язык сломаешь).

— Чайлями зубурга, как говорится, дорогие друзья. Тудей из найс дэй, когда нам надо решить, понимаете ли, вери биг проблемс. Но сначала — дурды жабанай, поприветствуем нашего нового коллегу! Олег Юрий-улы Коршунофф, прошу вас, плиз, абирке! — Мойдодыр, как вчера, сцепил ручонки и затряс ими над головой.