Лиля Калаус - Фонд последней надежды

Проследив глазами траекторию полёта ключа, вступил мрачный охранник:

— Разойдись! — скомандовал он неизвестно кому, после чего крякнул и, видимо, чрезвычайно сильно дал своим армейским ботинком по коварному замку. Дверь даже не шелохнулась, парняга заматерился и дурашливо заскакал на одной ноге.

Крики пана Вацлава вновь усилились и вскоре перешли в леденящий кровь вой.

— Может, скорую вызвать? — робко выдавил из себя Виктор.

Охранник презрительно хмыкнул и, прихрамывая, отбежал по коридору дальше, на ходу доставая сотку и что-то нашёптывая в неё.

Ахмет Ахметыч и Галя синхронно попятились к лестнице.

Пауза, доверху наполненная воплями поляка, затягивалась. У портье взревел телефон — нет, никогда не нравились мне звонки, стилизованные под пожарную сирену.

— Да… Несчастный случай… Простите… Ликвидируем… Да-да… Одну минутку…

Очевидно, крики стали слышны этажом выше.

Галя достала из кармашка кружевного передничка упаковку жвачки, закинула в рот пластинку и принялась нервно жевать, не сводя глаз с зачарованного нумера.

— Прям как в кино… — промычала она сквозь бабльгам. — Чес слово, Ахмет Ахметыч, уволюсь… Страсти-то какие…

Я переминался в коридоре: немилосердно дуло по голым ногам, но уйти было совершенно невозможно.

— Щас попробую!.. — договорил в трубку вернувшийся охранник и, хекнув, бросился на злополучную дверь всем своим немаленьким телом.

— Осторожней! — воскликнул я, в ту же секунду заметив голубоватое свечение, возникшее по её краям…

— Ы-ы-ы!!! — в тот же миг взвыл парняга, соприкоснувшись с дверью. Он вскрикнул, будто напоровшись на оголённый провод, и в корчах бухнулся на пол.

Ахмет Ахметыч бросился к бравому вояке. У того волосы встали дыбом и заискрили, изо рта пошла пена…

Виктор трусливо смылся к себе. Оцепенелая горничная громко щёлкала бабльгамом, стиснув побелевшие руки под пышной грудью.

И вдруг… Крики смолкли. Наступил миг не менее жуткой ватной тишины.

А дальше… Понимаю, это прозвучит странно, но я вдруг почувствовал себя не сторонним зрителем этого театра абсурда, не всегдашним холодным наблюдателем, а… Участником драмы. Да-да!

Я объясняю себе этот эффект тем, что долго жил рядом с таинственным нумером, вероятно, какие-то метафизические флюиды сквозь стенку проникли в меня, и я, как музыкальный инструмент, оказался настроенным на одну волну со всей этой историей… Словом, попал в резонанс.

Не знаю. Быть может, всё это и не так.

Но факт остается фактом. Несмотря на корчащегося от электрического разряда молодца-охранника, я подошёл к двери нумера и взялся за ручку.

Хотите — верьте, хотите — нет! Сияние тут же пропало, дверь мягко отворилась. И прямо мне в объятия рухнул обезумелый пан Вацлав — босой, полуголый, синий, как утопленник, с закаченными под лоб глазами, весь отчего-то мокрый…

Пока не приехала „скорая“, поляка уложили (с моего, естественно, согласия) на мою кровать. Очухавшийся охранник в компании с портье и заторможенной горничной скрылись в нумере четыре. Мельком, за их спинами, я успел заметить страшный беспорядок у пана Вацлава… С жутким скрипом, по кругу, как после сильного землетрясения, раскачивалась люстра под потолком…

Я вернулся к себе. Бедный поляк тяжело и с хрипами дышал. Я убрал подушку, смочил полотенце и положил ему на лоб — более ничего до приезда врачей я сделать не мог.

— Матка… Боска… — в горячечном бреду шептал пан Вацлав. Я присел с ним рядом и ободряюще похлопал по руке. И тогда он, ещё вчера — лощёный, молодящийся, нарядный любезный пан, а ныне — жалкий старик с пульсирующими синими венами на лбу, с красными слезящимися глазами, привстал на локтях и прошамкал:

— Бойся!.. Блиско… Матка Боска… Ченстоховска… Щнек… Пада… — и его голова безвольно и жутко качнулась на морщинистом стебельке шеи…»

В первый рабочий день после каникул Фонд выглядел безлюдным и унылым. Мойдодыр по обыкновению продлил себе новогодние каникулы, сказавшись делегатом неведомого съезда культурологов, Корнелия сидела у себя в кабинете нахохленная, как ручная сова Афины Паллады в ожидании человеческих жертвоприношений. Поредевший коллектив во время обстоятельных перекуров муссировал тревожные слухи о дальнейших сокращениях и — всё может быть! — даже о закрытии Фонда «Ласт Хоуп».

Асе было плевать. Она так и не оправилась от своего (тараканьего?) гриппа. Сначала разгребала почту, потом по приказу Корнелии была откомандирована в программу образования и библиотек. В палате № 6 сидели теперь только Подопригора, Камилла Джакоповна и Майра.