Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

А кругом расстилалась привычная серость: снег цвета помертвелой коры, небо как заячья шкура, жилища словно огромные сугробы, и люди точно льдинки, скользящие в серебристых волнах весеннего потока.

И голос. Он сказал Головне с презрением и язвительной насмешкой:

- Зачем явился? Ты, горевестник, что тебе надо? Порча на тебе, несчастный пятерик. Сказано было матери твоей: пятый в семье - к беде, вытравь его, удали. Но ты цеплялся за жизнь, последыш - всех братьев сгубил и сестёр, один остался! И выжил. А зачем? Чтобы лишить нас отрады и надежды? Лучше б отец твой и впрямь был тебе отцом - тогда бы ты умер как твои братья и сёстры, все четверо, и не пакостил бы нам, засранец. Да и мать твоя - о чем думала? От кузнецов надо нести первого, второго, третьего, но уж не пятого! Зло наложишь на зло - получишь лютое зло. Глупая баба...

Так говорила Рдяница, когда загонщик явился к ней в избу, чтобы позвать Костореза. Она стояла перед Головнёй, уперев ладони в бока, сухая и костлявая как оглобля, и лицо её, смолоду выглядевшее старым, кривилось и шло морщинами - истое лицо злого духа! Мужа её не было дома, да и сама она вошла туда лишь вослед Головне. Жёсткой ладонью втолкнув загонщика в полумрак и затхлость, грянула прямо в ухо: "Вождя тебе мало? Беду нам принёс, паршивец?". Тот же, удивлённый и обиженный, ощерился.

- Врёшь ты всё, Рдяница. Отцом моим был Костровик, сын Румянца, а никакой не кузнец. Все это знают.

- Если б так, быть бы тебе на небесах, а не поганить тайгу своим дыханием. Порочное семя было у Костровика, всякого спроси. Вот и нашептали матери твоей, чтоб к кузнецу шла, к чужаку. Будто я не знаю! Бабка Варениха и нашептала, зараза.

- Врёшь ты всё! - повторил Головня. - Простить не можешь, что через меня твоего ненаглядного вытурили. Не к Искромёту разве бегала, а? А Жар-то небось и не знает.

- Наушничать ты горазд, это да. Не отнять...

Но Головня уже ничего не слышал.

- Я - избранный, ясно? Огонь послал мне реликвию, чтобы очистить нас от скверны. И отец мой радуется сейчас, взирая с небес. Он был отличный загонщик, получше многих. Не его вина, что все дети ушли к Огню. Будто он один такой! У тебя у самой трое погибло, а один вообще мёртвым родился. А у Ярки разве все выжили? Двое только и осталось. Скажешь, не от Светозара они?..

Он говорил что-то ещё, перебивая сам себя, а Рдяница щурила галечные глаза и плотно сжимала дёргающиеся губы - свирепая ведьма, узревшая лик Огня. Гнев вспыхивал и гас в её очах, перекатываясь ледяным шаром, и лицо её каменело и трескалось, точно глина в пламени. Она порывалась что-то ответить, землистые губы раскрылись, обнажив черноту ядовитого рта, но затем потухла и сухо заметила:

- Как же, нашёл бы ты реликвию, кабы не мёртвое место. Там этого добра всегда навалом...

- А чьей же волей мы там оказались? - напирал Головня. - Не Огня разве?

И Рдяница, побеждённая, спросила:

- Зачем припёрся? Выкладывай уже.

Головня, тяжело дыша, сказал:

- Мне Жар нужен. Отец за ним послал...

Рдяница глянула исподлобья и выдала:

- Посланного ветер носит. Ищи его сам.

И Головня пошёл, скрежеща зубами, и думал в ожесточении: надо было рассказать Жару о её ночных похождениях. Взгрели бы потаскуху хорошенько, поучили уму-разуму. К плавильщику она бегала, стерва, и понятно зачем.

Но потом опять вспомнились её слова, сказанные в ту ночь: "Думаешь, Отец не знает?"; вспомнилась снисходительная усмешка, от которой мороз драл по коже - и стало понятно: правду говорила, похотливая мразь - всё знает Отец, но молчит. Почему? Загадка!

Косторез нашёлся в мужском жилище - сидел возле очага, прикрыв глаза, хлебал кипяток. Лицо у него было осунувшееся, под глазами набрякли синяки. А рядом с ним и вокруг него сидели и лежали загонщики - три по пять человек или больше. Душно было в срубе, хоть топор вешай. Будто не люди, а медведи там жили, хоронясь от зимы. И сквозь липкий потный дым проглядывали бурые лохмы, и рыжая шерсть, и волосня на обнажённых руках.

Головня замер, окинул взором жилище. Никто здесь не желал ему добра. Даже те, кто прежде лютовал над вождём и плавильщиком, хмуро смотрели на него. И была тишина - тяжёлая, каменная, сдавливающая голову.

- Жар, Отец хочет тебя видеть, - сказал Головня.

Тот вскинул жидкие брови, переглянулся с товарищами, потом поднялся и двинулся к выходу, перешагивая через лежащих.

Толстопузый двоежёнец Сиян сказал ему:

- Ты не поддавайся, Жар, слышь? Крепись там.

И тот бледно улыбнулся и кивнул.