Джефф Вандермеер - Консолидация

Поев холодных бобов прямо из банки, он отчалил. Жался к берегу до последнего, а затем спокойно и ровно выскользнул из устья бухты, пребывая в уверенности, что его каким-то образом разоблачат издали, и Центр набросится на него.

И все же, каким бы широким ни казался простор в такие моменты, вокруг были только чайки, пеликаны и бакланы, да какая-то птица в высоте — наверное, альбатрос. Только неугомонные волны, далекий ревун и силуэты судов вдалеке. И ничего, кажущегося чуждым, ни одна рыболовная посудина не выглядит только-только сошедшей со стапелей.

Легче, лучше уйти подальше от всего этого. Она будет в самом заброшенном, самом изолированном месте, какое сумеет найти, и горе всякому, кто последует за ней.

Она или там, или нет. Если нет, то все это без толку.

Преследование ощущалось, как пульс с перебоями. То прекращалась, то возобновлялось. Через бинокль он видел гоночный катер, стремительно несущийся к нему. Слышал вертолет, хотя и не видел его, и провел двадцать минут на нервах, потратив их на бессмысленную рыбалку своей драной, бесполезной сетью, надвинув свою бесформенную зюйдвестку пониже на лоб. В лепешку расшибаясь, чтобы выглядеть всего лишь рыбаком. А потом звуки стихали, гоночный катер отворачивал к берегу. Все было как прежде, очень-очень долго.

Новый пейзаж выше бухты Рок-Бей оказался даже более чуждым для него и более холодным — отчего накатило облегчение, словно Зона Икс — только климат, тип растительности, простой терруар, хоть он и знал, что это вовсе не так. Так много тонов и оттенков серого — серость, сияющая с небес, непрерывная, бескрайняя и такая недвижная серость. Пестрая матовая серость воды перед дождем, нарушаемая завитками ряби, серость самого дождя, стрелы и всплески на поверхности океана. Серебристая серость настоящих волн дальше в открытом море, накатывающих и разбивающихся о нос, когда Джон вел раскачивающееся судно им навстречу под надрывный вой двигателя. Серость чего-то большого и громоздкого, проходящего под ним, заставив баркас приподняться, а он тем временем пытался удержать судно на месте без мотора, затаив дыхание, не решаясь выдохнуть, когда жизнь так похожа на сон.

Он понял, почему биологу нравился этот уголок планеты, как можно затеряться здесь сотней способов. Как можно даже стать кем-то совершенно непохожим на того, кем себя считаешь. На долгие часы поисков мысли его смолкли. Лихорадочная потребность анализировать, распылять день или неделю отпала, а вместе с ней — бремя и суета человеческого взаимодействия и вмешательства, больше не гнездившиеся у него в черепе.

Он думал о безмолвии рыбалки на озере в детстве, долгих паузах, о том, что дедушка мог сказать вполголоса, словно они в какой-то церкви. Гадал, что будет делать, если не сумеет ее отыскать. Отправится ли обратно или растворится в этом пейзаже, станет частью того, что найдет здесь, попытается забыть все, что было прежде, и станет ни больше ни меньше, чем брызги на носу, пена на берегу, ветер на лице. Эта идея приносила утешение — почти столь же сильное, как стремление отыскать ее, — утешение, неведомое ему уже очень давно, и многие, затерявшиеся вдали у него за спиной, казались нелепыми, фантастическими или и тем, и другим сразу. И были, по самой сути, несущественны.

Ночью во время странствия дальше на север, привязав судно как можно лучше там, где позволила береговая черта — с подветренной стороны скального островка, достаточно крупного, чтобы заслонить его, где дно могло удержать якорь, несмотря на скользкие водоросли, — он начал видеть далеко позади странные огни. Они вздымались, опадали и скользили по морю и по небу, некоторые белые, а некоторые — с зеленым или пурпурным оттенком. Он не мог понять, заняты ли они поисками или определяются целью менее целеустремленной. Но огни рассеяли чары, и в ту ночь он включил радио, поднеся к самому уху, чтобы не включать громкость, скорчившись в своем спальном мешке. Но расслышал лишь несколько невнятных слов, прежде чем ворвались помехи, и он не мог понять, из-за чего — какой-то катастрофы или отдаленности его местопребывания.

Звезды над головой, большие и неподвижные, были впечатаны в материю ночи, обширной и глубокой, как его сон, его сновидение. Он устал и изголодался по чему-нибудь, кроме консервов и протеиновых батончиков. Его уже тошнило от звука волн и звука мотора судна. Прошло трое суток с тех пор, как он покинул

Рок-Бей, а он, не найдя ни следа ее пребывания на побережье, скоро дойдет до самого отдаленного уголка. Он давным-давно миновал места, до которых на суше можно было добраться по дороге. Дальше только пешком, на вертолете или судне. На самом краю того, что можно назвать Рок-Бей хоть с натяжкой.