Людвиг Павельчик - Рыдания усопших (сборник)

Что Вас так удивило, господин доктор? Разве у покойника три глаза или нос подмышкой? ему казалось, что он удачно сострил.

Это было бы полбеды, господин следователь, – ответил врач без тени улыбки, – но тут больше…

Что же? мужчина, кряхтя, оторвал зад от нагретой им ступеньки и нехотя приблизился. Его мало интересовали медицинские вопросы, а что еще там мог обнаружить дотошный врач, как не какую-нибудь анатомическую аномалию?

Посмотрите! указал тот на руку мертвеца, приподняв ее над землей за рукав куртки. – Видите, никаких следов мыла на пальцах и ладонях, а между тем веревка смазана более чем тщательно…

Ну и что же? Он мог надеть перчатки, натирая веревку, а затем снять их перед тем, как влезть в петлю.

Это вряд ли. Не думаю, чтобы он занимался чем-то подобным, собираясь удавиться. Да и не это главное. Взгляните сюда – видите, под ногтями набилась коричневая субстанция? Думаете, что это?

Черт его знает! Не томите, доктор – если Вам есть, что сказать, то говорите!

Так вот, я, конечно, не могу в этих условиях подвергнуть вещество должному анализу, но на основании своего многолетнего опыта могу со всей определенность утверждать, что это – частицы гнилой человеческой плоти…

Вы уверены?

Почти на сто процентов! Да Вы понюхайте сами!

Следователь, замахав руками, убедил доктора, что верит ему и так.

Ну… господин доктор, очевидцы ведь рассказали нам, что парень перетащил труп своей, гм, с позволения сказать, давненько усопшей жены в комнату, желая повесится в ее присутствии… Так что же странного в том, что гнилая плоть ее осталась у него под ногтями?

Так-то оно так, господин следователь, да только вот при простой транспортировке тела – даже очень, гм, подпорченного – под ногти не набьется такого количества субстанции. По-правде говоря, это выглядит так, словно покойный отбивался от существа, имеющего такую структуру.

Тут следователь, наконец, понял, что хочет сказать ему доктор и, отступив на два шага, воззрился на очевидно свихнувшегося медика полуудивленно – полуехидно.

Вы что же, доктор, приятельствуете с этим крестьянским парнем, что нес тут околесицу? Боюсь, Вашему начальству неприятно будет услышать о том, к каким выводам Вы приходите, выполняя свою работу!

Как бы там ни было, любезный, а я забрал бы труп в институт для более глубокого исследования. Неплохо бы мнение коллег услышать по этому поводу, да и начальство, к слову сказать, убедить в моей компетентности, врач усмехнулся. Довольно странная, говорю я Вам, смерть!

Нет, нет и нет! подскочил следователь. – И не мечтайте! Думаете, мне есть заделье везти его сейчас в Пльзен на вскрытие, а потом еще и ждать, не прикажет ли начальство вылавливать ведьму? Увольте! Повесился, и все тут! Не надо выдумывать небылиц, доктор.

Врач пожал плечами – в этой командировке он подчинялся усатому парню, а тому собственное спокойствие было явно дороже истины. Хотя, если поразмыслить, от дела этого явно попахивало чертовщиной, а доктор не был любителем мистики и не проводил свой досуг в погоне за привидениями. Одним словом, человек повесился, раскаявшись в убийстве жены, и все, конец истории.

Самоубийцу погребли, добровольные плакальщицы вытерли свои казенные слезы, разговоры и сплетни мало-помалу улеглись, и жизнь вошла в прежнее русло. Несмотря на все старания, ни полиции, ни ее помощникам из числа праздношатающихся местных уроженцев так и не удалось отыскать исчезнувшее тело покойницы. Поиски в окрестных лесах и вдоль берега равнодушной Мис ничего не дали, и кое-кто предположил, что разложившийся труп Терезы был тайно вывезен имперскими службами и похоронен в отдалении, во избежание раздувания еще большего ажиотажа. Были среди населения, правда, и такие, кто искренне наделял мертвую демоническими силами и в ответ на прагматичные рассуждения соседей лишь сокрушенно качал головой – что, дескать, возьмешь с неверующих? Любопытна была позиция местного священника: как представитель церкви он, с одной стороны, не мог отрицать промысла высших, или, если угодно, потусторонних сил, с другой же должен был сохранять в своих рассуждениях известную долю скептицизма, чтобы не прослыть среди грамотного населения одержимым мистикой и чертовщиной в девятнадцатом веке. Таким образом, сей почтенный муж принял единственное разумное, с его точки зрения, решение – наложил табу на обсуждение всей этой истории в его присутствии, сделав вид, что она его вовсе не интересует.