Давид Дар: Господин Гориллиус

Поэтому доктор был совершенно спокоен и чувствовал себя в абсолютной безопасности. Он прошел в свою палатку и сел на мягкий диван, только что собранный из отдельных портативных деталей.

Включив радио, он слушал сообщения о ходе своей экспедиции. Затем присоединил к репродуктору патефон и обедал под звуки веселых фокстротов, которые так содействуют аппетиту и пищеварению. После обеда в его палатке собрались люди.

Доктор разложил перед собой большую карту долины Горячих Вод.

— Господа коллеги и помощники, — сказал он, — завтра на рассвете мы с вами, с помощью господа-бога нашего, выступим в долину Горячих Вод.

Для моих научных целей мне нет нужды убивать горилл, хотя убивать этих нечестивых и непристойных животных дело богоугодное. Мне, напротив, надо захватить живыми как можно большее количество экземпляров горилл. Для этой цели я еще в Европе разработал план оригинальной облавы на обезьян. Эта облава явится новым словом в методологии зоологических экспедиций.

Мы пришли сюда не охотиться, а, как и подобает человеку, этому шедевру божественного создания, этому царю и властелину природы, мы пришли сюда, чтобы без боя взять, как берут свою собственность, нужное нам количество обезьян.

Как вам известно, горилла является вместилищем всех человеческих пороков. Вы также неплохо знаете, хотя бы по личному опыту, что одним из наиболее распространенных человеческих пороков является склонность к спиртным напиткам.

А раз так, нет ничего проще, как напоить обезьян, забрать их живьем в пьяном состоянии и затем спокойно разводить в их кишечниках глистов для дальнейших научных опытов.

Для осуществления этого плана я привез с собой достаточное количество ликерно-коньячно-водочного экстракта и специальные распрыскиватели для этого экстракта.

На рассвете наш самолет-амфибия поднимется над долиной и начнет опрыскивать ликерно-коньячно-водочным экстрактом все деревья, кусты, плоды и травы. По моим расчетам, к концу вторых суток все обезьяны, находящиеся в зоне нашей операции, будут смертельно пьяны, и мы сможем без одного выстрела получить десятки отличных экземпляров самцов, самок и детенышей горилл для своих благородных задач. Вы видите, как это легко, просто и доступно… Ясно?.. Ни у кого нет вопросов?

Вопросов почти не оказалось, всем все было ясно, и, после того как доктор Пиккеринг отдал четкие распоряжения о том, чем должен заняться каждый участник экспедиции, все разошлись по своим местам.

Летчик опробовал мотор амфибии, механики проверили действие опрыскивателей, танкист осмотрел танкетку, пулеметчики — пулеметы. Затем все участники экспедиции стали проверять коньячно-ликерно-водочный экстракт. Хорошо ли он упакован? Не выдохся ли в пути? Не утратил ли своего опьяняющего действия? Проверяли настолько добросовестно, что приблизительно к полночи у всех стали стеклянными глаза и отвисли челюсти. Летчик заснул под своим самолетом. Пулеметчики положили головы на свои пулеметы. Ученые улеглись на своих колбах и ретортах, и только один доктор Пиккеринг, этот страстный фанатик науки, этот подвижник пытливой мысли, лежал на-своем ложе с широко открытыми глазами. Он лежал и размышлял, а за стенами палатки мяукали тигры, ревели львы, кричали обезьяны… Но доктору Пиккерингу не было страшно.

— Мяукайте, вы, тигряшки, — шептал он, — рычите, вы, львяшки, беситесь от ярости, гориллишки. Что вы можете сделать со мной, с человеком? Одна моя танкетка сильнее стада слонов. Один мой револьвер яростнее целого семейства горилл… И собственно вся моя сила даже не в танке и не в револьвере. Она — в моей мысли, в моей человеческой культуре…

В это время за стенами палатки послышался топот. Пиккеринг приподнялся на локте и стал вслушиваться. Кто-то тяжелый топотал по земле, что-то затрещало и повалилось.

Доктор вскочил на ноги и крикнул своего слугу. И дверь сразу открылась. В нее просунулась морда… Доктор побледнел.

— О боже! Я сошел с ума!..

Вслед за мордой просунулась могучая волосатая грудь, затем коричнево-рыжеватые лапы… Затем вся палатка зашевелилась, как будто над ней пронесся ураган.

— О господи, боже мой! Элизабет, родная моя…

Доктор хотел крикнуть, но голоса не было, и за стенками палатки, несмотря на страшный треск, топот, грохот, не слышалось ни одного человеческого крика, возгласа, восклицания, только заведенный кем-то патефон пел слова модного «обезьяньего фокстрота»: