Антон Платов: Гнездо Феникса

Я включил в рубке свет и достав карту, разложил ее на штурманском столике. Карта была рабочая, на ней было прочерчено только основное русло Кичуги и десятикилометровая полоса вдоль него. Вокруг змеящихся изображений рукавов и притоков оставалось немалое пространство, некогда пустое и белое, а сейчас пестревшее сотнями полустершихся от времени рукописных пометок. Лист был очень большой, соответственно масштабу, еще старому – две версты в дюйме.

Протоку я нашел быстро: карта была по-старинному подробной, но без лишних деталей. И радостно удивился. Протоку перечеркивала тонкая линия, у длинного конца которой стояли карандашные буквы: «с/х для МС» и далее: «14-2.2/П». Код означал: судоходна для малых судов; средняя ширина – 14, глубина – 2.2 метра, дно песчаное. Для нашего пароходика эти два с лишним метра были более чем достаточными.

Но чуть ниже была сделана приписка – совсем маленькими, почти неразборчивыми буковками. И все же я ее разглядел. «Выше не прошли. Туман». И что-то здесь показалось мне неправильным, неверным, не таким, как должно быть. И я почти сразу понял, что именно. Протока была нарисована длинной, никак не менее пяти сантиметров.

Это означало, что в тумане терялись примерно четыре километра пути. Те топографы… когда у них пал туман, они явно увидели, что протока не кончается, иначе не сделали бы такой пометки. Я сложил старую карту. Под ней на столике лежала современная. Моя протока по-прежнему синела на ней резко обрывающимся двухкилометровым червячком. И она не могла просто зарасти с тридцатых годов: на современной карте протока упиралась в невысокий увал. Там не могло быть не то что старого русла, но и просто болотины.

Какой-то внутренний толчок заставил меня оторваться от карты и взглянуть в окно. Из ярко освещенной рубки казалось, что там, за бортом парохода, висит уже непроглядная тьма, раздираемая лишь лучом прожектора. Я выключил верхний свет, оставив лишь маленький светильник над пультами; глаза привыкли понемногу к забортной полутьме – все-таки в это время года ночи на Кичуге еще светлые. Туман продолжал подниматься, но берега и вход в протоку были еще вполне различимы. Пароход потихоньку сносило.

Вздохнув, я перевел рукоять хода на «малый» и, развернув судно наискось поперек русла, неспешно пошел к устью протоки. Конечно, это было безумием. Не знаю, как кэп, но уж начальник меня точно бы не похвалил. Хотя, с другой стороны, если протока соответствует описанию в старой карте, я свободно войду в нее, пережду ночь и туман, а утром выберусь на открытую воду задним ходом.

Подойдя к чернеющему устью, я вновь сбросил ход до «самого малого». Было немного страшно и как-то печально – та тихая предзакатная печаль так и не ушла, не растворилась в звуках реки и леса. И еще было любопытно. По-детски любопытно: что будет? Снова вздохнув, я направил судно в протоку, стараясь строго держаться ее середины.

И едва пароход вошел в нее, как темнота и тишина накрыли меня с головой. Мне даже показалось на мгновение, что заглохла машина – настолько нереальными, жутковатыми были ощущения.

А впереди – в луче прожектора – клубился туман. Не знаю, может быть, там, на большой воде, его раздувало мало-мальским ветерком, но здесь туман царствовал безраздельно. Хотел я того или нет, но мне пришлось перевести рукоять хода на нейтралку, а потом дать чуть-чуть назад, чтобы не идти вперед по инерции при почти полном отсутствии видимости. Впрочем, берега протоки были еще различимы: каким-то фантастическим образом высовывались из белесых клубов темные ветви и стволы деревьев. Дождавшись, когда судно окончательно станет, я выключил прожектор и заглушил машину.

Зловещая тишина сразу оборвалась, кончилась, распалась на тысячи лесных звуков. Где-то далеко-далеко подала голос лягушка; темный совиный силуэт шарахнулся меж деревьев, сопровождаемый мягким шелестом крыльев; прокричала сойка; мелкое зверье зашуршало сухими веточками на берегу; одинокая волна чуть слышно плеснула в борт…

В освещенной рубке было уютно; совсем не хотелось спать или спускаться вниз, в тесную кают-компанию. Я сходил на камбуз, вскипятил чаю, вернулся наверх. Прихлебывая из кружки, еще раз изучил старую кэпову карту. Все было верно: «с/х для МС, 14-2.2/П, выше не прошли».

А за стеклами рубки клубился туман. Я – ради интереса – встал, отворил внешнюю дверь, ведущую на палубу. Не было видно ничего – ни близкого фальшборта, ни досок палубного настила. Но туман, как ни странно, не потек внутрь рубки, а так и остался висеть молочно-непрозрачной стеной над комингсом, в дверном проеме. Падающий из проема свет вырезал в тумане короткий размытый коридор, за которым было совсем темно.