Array Коллектив авторов - Под маской альтер-эго (сборник)

– Привет, Цезарь, – протянул руку какой-то не знакомый мне юнец. Я же ответил ему прикладом под ребра. Нам есть чему поучиться у римского легиона. Настало время первого урока:

– Смертника приветствовать не иначе, как словом «Аве», ибо на смерть идущим – честь и слава. Сима, дай образец.

Симка вытянулся и отсалютовал на нацистский манер, рыкнув максимально пониженным голосом: «Аве, Цезарь!»

– Чуть ниже руку. По-римски, – прокомментировал я, и Сима поспешил исправиться. Я обратился к согнувшемуся пополам мальчонке: – Смотри мне… Выживешь – в следующий раз шкуру спущу, ясно?

Я прошагал в центр светового пятна. По толпе ходила бутылка водки, к которой прикладывались, как к животворящему распятию. Перед смертью принято причащаться.

– Слава вам, гвардия растоптанной земли, – начал я, приподняв чуть согнутую в локте руку. Кто-то, слышавший моё нравоучение, отсалютовал мне, на что в ответ поймал неодобрительный взгляд бойцов в возрасте. Я стремительно подбирал слова для дальнейшей речи. Нам есть чему поучиться и у вышеупомянутых нацистов. Классиков пламенной пропаганды. Нам тоже нужно подвести доброе и вечное под наше грязное дело. О, будь проклята во веки Вавилонская башня – мне пришлось несколько поменять историческое «Sind Sie bereit für totalen Krieg?», с тем чтобы в ответ получить историческое «Ja!»

– Я спрошу вас: верите ли вы в победу русского народа? Готовы ли вы принять на себя всю тяжесть испытаний и пойдёте ли вы на личное горе ради победы? Я вас спрашиваю: кто готов к тотальной войне?

– Я… – робко раздалось из толпы.

– Я вас спрашиваю: кто готов к тотальной войне?

– Я… Я… Я!!! – подхватили десятки глоток, крепнув с каждым криком.

Конечно, такой шум не мог остаться незамеченным редкими ночными патрулями. Конечно, у них хватило ума не лезть без подмоги на эту разгорячённую толпу. Но и к нам прибывали люди. Запоздало пьяный утренней кровью, я продолжал вещать, не замечая ни шум моторов, ни фары, бьющие в глаза. … Будут падать замертво, напоя своей кровью многострадальную землю, не стоя слёз своих матерей. Мёртвые заранее. Всё, во что мы верим, – это Смерть. Война – есть молитва самой Смерти. Мы принесем подношение или сами станем ею! Выбор сделан за нас…

– Рюзке, оружие бросай, стрелять не буду, – гаркнул самодовольный мамбет, выглядывая из-за станкового пулемёта. Его ханская манера речи противопоставлялась моей. Это будет не просто месиво – это битва идеологий. Кто кого – мы ещё поглядим. Увидит ли он мою кровь – ещё не ясно. Заодно могу поручиться – ему не видать поднятых кверху рук.

– Мы будем драться, – твёрдо ответил я

– Мы будем драться… мы будем драться… МЫ БУДЕМ ДРАТЬСЯ! – рокотала, набирая силу, введённая в транс толпа. Я молча двинулся вперед. Толпа, меня обступившая, тоже сорвалась с места. Мы шли медленно, повторяя нашу мантру: «Мы будем драться». Мы прошли не более десятка метров, когда отрезвляюще лязгнул затвор пулемета. Тогда кто-то прервал импровизированную психологическую атаку – несусветную глупость в условиях узкой улицы и наличия автоматического оружия у противника. Справедливости ради, выстрел вышел отменный – один из бойцов повалился, отброшенный назад тяжёлой болванкой, выпущенной, судя по звуку, из охотничьего ружья и застрявшей в бронежилете. Может, конечно, его жизни ничего и не угрожает, но в этом бою он уже не воин.

Пулемет залился своей убийственной трелью. Передо мной слева и справа падали бегущие с топорами и вилами люди. Чья-то кровь брызнула прямо в лицо. Я остановился на секунду и, часто-часто моргая, вскинул карабин. Подскочившая фуражка вычеркнула из списка квестов: «подавить огневую точку противника». Но огневое превосходство было по-прежнему на их стороне. Свести его на нет можно было только одним способом – навязать рукопашный. Мы бежали по трупам, чтобы не упасть на них сверху. Справа кто-то чудом настиг противника и, прежде чем самому упасть замертво, успел воткнуть топор ему в горло. Это подействовало на врагов. Недаром учат в неравном бою наносить не максимальный урон, а просто самые страшные раны, которые только можешь. Только кровь своих способна охладить пыл. Кто-то бросился бежать, но было уже слишком поздно – от человеческой волны, волны ярости и жажды смерти никто не уйдет.

Я оказался перед опешившим противником и попытался пронзить его штыком. Он увернулся ценой ухода с линии огня. Не нажатый спуск обошёлся ему очень дорого – я сбил его плечом на землю и, перехватив карабин за цевьё чуть ниже штыка, попытался придавить. Ему этого, по понятным причинам, не хотелось, и он, совершив вторую ошибку, схватился руками за моё оружие и попытался отжать меня. Я был явно тяжелее, но мериться силой все же не собирался. Кто сказал, что на войне есть место благородству? Если и есть, я с ними не воюю. Я приношу жертву. Я посылаю его душу Смерти в обмен на свою. Я просто отпускаю руку, за что немедленно получаю по лицу прикладом собственного карабина, но щёлкнувший нож уже нашёл себе место под его бронежилетом. Он впивается раз, второй, третий… Лезвие не может напиться крови. Я не могу остановить его. Краем глаза я замечаю, как слева от меня кто-то, восседая на теле, перетянутом нелепым в наших широтах песчаным камуфляжем, снова и снова ударяет с характерным чавканьем, слышимым сквозь лязг, стрельбу и мат, булыжником в то место, где когда-то была голова. Я вонзаю нож в горло ослабевшему противнику и в пару рывков разрезаю гортань, а сам падаю на спину рядом. Бульканье и хрип длятся совсем недолго.