Линн Рэйда: Просто пой[СИ]

А когда та же девочка, только уже постарше, с комически серьезным видом сидела за маленькой партой рядом с мальчиком, казавшимся еще серьезнее ее — то в памяти смутно колыхнулось воспоминание о небольшой, покрашенной веселой желтой краской школе, куда я пошла когда–то в первый класс. Мне вспомнился даже огромный, одуряющий тяжелым маслянистым запахом букет из белых и лиловых астр, который я держала на линейке и который в конце концов сунула под мышку, так как он мешал мне аплодировать. Но кроме таких единичных и разрозненных воспоминаний, мой улов в тот день был небогат. В нескольких пухлых, как старинные бухгалтерские книги, альбомах с фотографиями содержалась вся история темноволосой девочки, но ощутить с ней настоящее родство я так и не сумела. Через пару лет смешные хвостики сменила толстая косичка, а потом какая–то затейливая стрижка «лесенкой». Еще там были снимки с отдыха — крымские горы и египетские пляжи, шорты, белые молочные коктейли и кислотно–яркие купальники. Короче, ничего особенного. «Фотохроника» оборвалась, когда темноволосой девочке было примерно лет двенадцать. Снимков, на которых я была бы старше, мне найти не удалось. Когда я спросила маму, где все остальные фотографии, она сказала, что альбомы «взрослых» лет случайно потерялись после переезда. А потом, слегка замявшись, сообщила, что в подростковом возрасте мне разонравилось фотографироваться, так что за семь лет едва набралось несколько десятков снимков.

Помню, я ужасно огорчилась и уже не в первый раз подумала, что этот переезд — какое–то глобальное недоразумение. Обменять хорошую столичную квартиру на жилплощадь в области, и это несмотря на то, что и отец, и мать работали по–прежнему в столице и затрачивали на дорогу в день по несколько часов — кому такое могло прийти в голову?.. К тому же мне казалось, что знакомые места позволили бы мне припомнить, что со мной было до аварии.

Я уже готова была вслух осведомиться, для чего понадобился этот идиотский переезд… но, к счастью, вовремя сообразила, что на частную больницу и на дорогое послеоперационное лечение необходимы были деньги. Может быть, поэтому мои родители и продали столичную квартиру? Донельзя смущенная подобной мыслью, я не стала говорить о переезде — только спросила, нельзя ли как–нибудь поехать в тот район, где мы жили раньше, и хотя бы издали взглянуть на дом, в котором я когда–то выросла. Мама уклончиво ответила в том духе, что можно будет как–нибудь съездить, но сначала нужно окончательно поправиться, и вообще это не к спеху — есть и более серьезные дела.

Я постаралась не показывать, как сильно меня разочаровал такой ответ. Впрочем, потом это прошло. Если в первые месяцы после больницы я копалась в собственных вещах с невероятным пылом, то потом мне это несколько поднадоело. Память не желала восстанавливаться, и я постаралась убедить себя, что, в сущности, последствия аварии могли быть для меня гораздо хуже. Надо было радоваться, что я не сломала позвоночник и не обрекла себя на неподвижность. Или не ослепла. Ну, а память — дело наживное.

Осенью я пошла в колледж, и задумываться о случившемся мне стало просто некогда.

Конечно, странно в двадцать с лишним лет сидеть в одной аудитории с пятнадцати–шестнадцатилетними подростками, пришедшими в колледж из старшей школы. Но на моем курсе знали об аварии и относились ко мне с пониманием. Поскольку к экономике, которую я изучала до аварии, я так и не почувствовала никакого интереса, колледж оказался медицинским. Может быть, причина была в том, что мне хотелось выяснить как можно больше о посттравматической потере памяти и операциях на мозге. В любом случае, к истории, которую я собираюсь рассказать, все это не имеет никакого отношения.

Потому что врачи были правы — память ко мне все–таки вернулось. Хотя и не так, как они могли бы предположить.

Я шла домой пешком, поскольку день был солнечным — той ласковой осенней теплотой, которую особенно не хочется упускать из–за сознания, что скоро ей на смену придет дождь и слякоть. Занятия у нас закончились довольно рано, так что в сквере почти не было людей. Только парень, который сидел на парапете старого фонтана и неторопливо что–то пил из банки. Для чего ему понадобилось лезть на узкий неудобный парапет, учитывая, что вокруг стояло несколько пустых скамеек, было совершенно непонятно. Впрочем, вид у парня вполне соответствовал его дурацкому «насесту». Длинные, взлохмаченные волосы, сильно поношенные джинсы с аппликациями из булавок, и дурацкий кожаный жилет поверх футболки. Он увидел меня в ту же самую секунду, что и я — его, и сразу встрепенулся.

Читать дальше