Линн Рэйда: Просто пой[СИ]

А еще я вернусь и еще раз поговорю с родителями. И на сей раз я не отступлюсь, сколько бы времени и сил мне не потребовалось. Я найду время и силы для любого из своих друзей или знакомых, и в конце концов заставлю их понять, что мы — совсем не то, чем кажемся. А если поначалу они отшатнутся или плюнут мне в лицо — что ж, я утрусь и повторю это еще раз.

И еще раз.

И еще раз.

Наше нелегальное движение ведет свою борьбу уже шестнадцать лет, и я снимаю шляпу перед мужеством людей, входивших в него с самого начала и не отступавшихся от своих убеждений, как бы туго им не приходилось. Но все это время люди видели нас через объективы телекамер, видели нас на страницах городских газет и сайтах новостей. Мы думали, что это сможет что–то доказать — но мы ошиблись. Нужно было говорить глаза в глаза.

Не знаю, есть ли у нас шанс чего–нибудь добиться. Но знаешь, Лад — теперь я думаю, смысл любви — не в том, что тот, кто обладает ею, не способен проиграть. А в том, что он никогда не признАет себя побежденным.

Я снова покосилась на замок. Нет. Это будет уже третий раз. И если я не угадаю — а скорее всего, я не угадаю — то придется объяснять вернувшейся домой Ладе, что здесь произошло.

Можно себе представить, что она тогда подумает.

Я стряхнула пепел с джинсов, поднялась и подошла к замку.

Или я верю в то, что я нужна тебе — или мне больше некуда и незачем идти.

Наверное, любовь как раз и заставляет нас надеяться даже тогда, когда уже не остается никакой надежды. Если же мы все–таки ее теряем, остается только…

Я нагнулась над замком и набрала в окошке «Пустота».

И дверь открылась.

До сих пор я думаю, что ничего невероятнее и удивительнее этого со мной никогда не случалось — и не случится, даже если я проживу еще лет семьдесят.

Я помню, что не верила своим глазам, когда дисплей мигнул зеленым.

И еще я помню, что, когда я заходила в удивительно знакомый коридор и закрывала за собой входную дверь, то руки у меня дрожали. Я разулась и неловко сунула свои растоптанные и забрызганные грязью сапоги в ящик для обуви. Прошла на кухню, не включая свет. Словно дождавшись момента, когда я вошла в квартиру, за окнами начало смеркаться — так стремительно, как будто кто–то щелкнул выключателем. Пока я снимала пальто и разувалась, бледный серый свет успел смениться сумеречно–синим. В глубине души я все еще переживала свое невероятное, чудесное проникновение в квартиру.

«Пустота». Что ж, разве не затем я шла сюда, чтобы заполнить пустоту?..

Здесь все было так же, как я помнила. В ажурной вазочке на кухонном столе лежали крекеры и несколько конфет. Стоял зеленый чай в железной банке. Чуть поодаль матово поблескивал высокий белый холодильник, отражающий последний свет, падавший от широкого квадратного окна.

Я проигнорировала кожаный оранжевый диван, стоящий у стола, и привычно села на широкий подоконник.

Синева сгущалось. В комнате чуть слышно тикали часы. Наверное, я просидела там долго, очень долго. Но в моей памяти это осталось студенистым и прозрачным промежутком времени, не разделенным на минуты и часы. Не помню, чтобы я думала о чем–то важном. Вероятнее всего, в тот вечер я не думала ни о чем.

Помню только тот момент, когда в прихожей снова тренькнул кодовый замок, в последний раз откликнувшись на слово «пустота».

Сердце подскочило — и привычно рухнуло куда–то вниз, гораздо ниже, чем земля, если смотреть на нее с твоего седьмого этажа — или даже шестнадцатого, на котором была моя старая квартира.

Кажется, ты разом повернула оба выключателя, так как на кухне вспыхнул яркий свет, заставивший меня прищуриться. Я соскользнула на пол, напряженно ожидая, когда ты войдешь. Судя по звукам в коридоре, ты как раз начала раздеваться, но остановилась, обнаружив незнакомее пальто на вешалке.

Ты не спросила «кто здесь», но твое замешательство можно было почувствовать даже сквозь стену.

Тогда я сказала:

— Это я.

А еще я сказала:

— Знаешь, я взломала твою дверь.

А еще я сказала:

— Я люблю тебя.