Никита Тимошенко - По Herz`У

Демиан на секунду недовольно и даже обиженно поджал губы, потом улыбнулся и поспешил оправдаться:

– Я же говорю: у меня хорошая связь с единым информационным прудом, то есть эфиром. Вот, видать, подключился к незнакомой волне по незащищённому каналу – принял за озарение. Но ведь повторённое незлоумышленно сворованным не считается. Да и лишние знания приносят тяжесть, а мудрость – это легкость.

Серафима вновь прищурилась, заполняя анкету. Демиан, воспользовавшись паузой, продолжил изучать чудной кабинет. Из мебели, кроме рабочего стола и пары кресел, здесь ничего не было. Поэтому чрезмерно большое помещение казалось пустующим и необжитым. Однако за счёт цветового решения (всё было стерильно белоснежным) пустота не давила, как случается, не была неуютной. Напротив, это была лёгкая и светлая пустота горных вершин или подоблачных просторов, где воздух всегда чист и свеж. Так что долго и созерцательно изучать здесь было нечего. Дольше всего Демиан пялился на фонарь под потолком –единственный источник света в кабинете, лишённом окон. Всего одна лампочка буквально распирала помещение удивительно ярким светом, который как раз таки занимал все неуютные пустоты. Привыкнув к слепящему свету, Демиян присмотрелся: в лампочке не было ни спирали накаливания, ни светодиодов. В ней подрагивали искорки, похожие на звёздочки. Они пульсировали и, как облака принимают причудливые формы, походя на что-то знакомое, по силуэту напоминали то лошадь, то кентавра.

– Вы были не очень-то религиозным человеком. Как вы восприняли собственную смерть?

– Смиренно. А разве у меня были варианты? – усмехнулся Демиан. – Я ещё в студенчестве переосмыслил отношение к смерти, когда с родителями ходил в морг на опознание родственницы. До сих пор не уразумею, на кой чёрт они меня туда потащили. Но этот маленький поход оказался большим духовным путешествием, обернувшимся глубоким инсайтом. Я думал, в морге всё, как в кино: пусто, тихо, чисто, а тела спрятаны в специальных полках-холодильниках. На деле же оказалось, что там несносно воняет, везде кровь, и тела, как попало сваленные в кучу, покоятся, если это можно так назвать, прямо в коридорах на каталках.

Голос Демиана звучал глубоко и проникновенно, словно, надрываясь, продирался наружу из самого сердца. Серафима почти незаметно брезгливо поморщилась. Но не прервала рассказ.

– С телами обращались не как с людьми, пускай и мёртвыми, а как с бездушными предметами. Хотя «бездушный» в таком контексте звучит нелепо. Их, не церемонясь, перетаскивали, кидали, резали и кромсали, потом вываливали изученный органокомплекс в изувеченную полость тела и халтурно зашивали. Глядя на это, я кое-что осознал. Эти тела действительно отличались от нас, живых. Даже не как ночь отличается ото дня или тень от света. Нет! Они были совсем другими. Раньше в них, как и во мне, горел огонь жизни, текла энергия, теплились, вспыхивая и угасая, разные чувства. Сейчас это была просто материя, какая-то масса, напоминавшая человека. Тогда я понял: не может живого от мёртвого отличать лишь совокупность биологических процессов, дыхание, метаболизм и прочая химия. Это явно не всё отличие. Очевидно, что до смерти в нашем биомеханизме должно быть что-то, что наполняет нас теплом, жизнью. То самое, отсутствие чего бросилось мне в глаза. Я решил, что это душа. Что живой человек – это не просто груда молекул, а душа. Ведь после смерти молекулы в каком-то смысле остались те же. А вот душа улетучилась.

После неловко затянувшейся паузы Серафима уточнила:

– Однако это озарение не добавило вам религиозности?

– Нет. И я объясню почему. Религиозность – это воцерквлённость и вера в связь с Богом через церковь. Я же, скорее, обладал духовностью. То есть непосредственной связью с Богом, которого я не персонифицировал и не представлял чем-то внешним. Но, признаться, я никогда не обременялся подобными вопросами.

– И почему же? Ведь это фундаментальный вопрос любого мыслящего человека.

– Это вопрос, на который не каждый хочет знать ответ. На самом деле, люди намного больше боятся того, что Бог есть, чем того, что его нет.

Серафима недоумевающе приподняла одну бровь. Демиан продолжал:

– Примерно так же мы боимся воплощения в жизнь своих мечт. Мечтать прыгнуть с парашютом и реально нырнуть в воздушный океан – это две большие разницы. Полёт может оказаться совсем не таким, каким мы его воображали. Поэтому я не воображал, а просто инкрустировал в свои сердце и душу аксиому, выведенную мною в морге.