Алекс Эдельвайс - Восход

В этот момент ему стало до боли ясно, что если он моментально не покинет помещение, то будет очень, очень плохо. А до боли потому, что часть расплескавшегося чая попала ему на оголившуюся щиколотку. Не желая получить остатки в лицо, он схватился за ручку окна; ощущение было похоже на сон, в котором преследователь загоняет тебя в комнату с единственным выходом – тем же самым окном, и ты лихорадочно открываешь его и выпрыгиваешь как можно быстрее – неважно, с какой высоты – потому что бегущего за тобой уже чувствуешь спиной. Под жуткие проклятия Рэйт буквально свалился вниз, тут же вскочив на ноги и отбежав на безопасное расстояние.

Он понимал, что она разозлилась до жути и не оставит это просто так. Первым его порывом было бежать, как можно дальше и быстрее. Но вовремя сработала смекалка: долго он так не протянет, а ей ничего не стоит за ним погнаться. Лучшим выходом из данной ситуации было бы достать из гаража подобие мотоцикла; к тому же там в бардачке (как иногда спасает забывчивость!) лежит его гражданская карточка, так что в случае чего его никуда не заберут и не примут за угонщика.

И снова пришлось действовать мгновенно. Пока Рэйт со всех ног огибал дом – и опять, как во сне, казалось, что бег вечно что-то норовит замедлить – его мозг прикидывал, сколько времени понадобится матери, чтобы выйти. Мало, ничтожно мало; задержать её могли только закрытие окна и двери – если она, конечно, не пренебрежёт этим.

Секунда, в течение которой идентификатор сканировал радужку Рэйта, тянулась мучительно долго. Быстро вывезя аппарат, он даже не стал захлопывать дверь.

И правильно сделал. Потому что из подъезда выбежала мать.

– А-а, вот ты где, скотина!!!

И снова побег стал первым импульсом. Однако он моментально взял себя в руки; на то, чтобы завести средство передвижения, обычно требовались секунды.

«Три…»

Он запрыгнул на мотоцикл; мать стремительно приближалась.

«Два…»

Всё ближе и ближе; лицо Рэйта было таким каменным, будто её и вовсе не было.

«Один…»

– Только попробуй свалить!!!

«Ноль».

Их отделяло несколько сантиметров, когда Рэйт рванул с места; её пальцы скользнули по поле его расстёгнутой толстовки.

– Домой можешь даже не возвращаться, сволочь, падла, собака… – дальше пошли стремительно отдаляющиеся ругательства.

Он поблагодарил богов за то, что по пути ему никто не встретился – он вылетел из двора на довольно большой скорости: лишь быстрая реакция и воля случая позволили вписаться в поворот.

Теперь – на дорогу, и дальше, как можно дальше от дома. Он не знал, куда. Знакомых у него не было.

Оставшийся день он бесцельно прокатался по городу. Хорошо ещё, была ранняя осень, и потому он не очень замёрз. Однако ночи уже были холодными.

Остановившись в совершенно незнакомом месте – кажется, это была окраина города – он сел на остановке. Вокруг никого не было – уже хорошо; но вечерний холод начинал пробирать до костей, вызывая дрожь.

Посильнее запахнув кофту, он съёжился. Напомнил о себе ожог на ноге. Удивительно; это было совсем немного чая, а уже такой след. Совсем немного…

А в древности людей варили заживо. Медленно опускали в котел, начиная с ног. И эта боль была в миллионы, нет, миллиарды раз сильнее. Мрази. Рэйт ненавидел людей. Они пользовались болевыми рефлексами себе подобных; зная о хрупкости человеческого тела, они подвергали его нечеловеческим извращениям. До такого попросту невозможно додуматься живому существу, находящемуся в сознании.

Одним из сильнейших страхов Рэйта было умереть мучительной смертью. Он не выносил боли, он боялся боли, боль для него была воплощением физического мира и наоборот. Он не хотел жить в этом мире, в котором всем – и людям, и животным – нужно было вечно причинять друг другу бессмысленную боль; но он был вынужден.

А в Третьей Зоне ведь до сих пор существуют дикие обычаи и пытки. Хотя, погодите… Третьей Зоны же больше нет.

Лицо Рэйта озарила улыбка.

«Третьей Зоны больше нет. В мире стало на большую часть меньше страданий».

«Спасибо вам… Кто бы мог подумать, что больше всего мировой ситуацией будут обеспокоены те, в чьих интересах уничтожение человечества».

Будто гора с плеч упала. Ни с кого больше не будут снимать кожу или забрасывать камнями. Никого не будут унижать за врождённые дефекты. Не будет жестоких, не имеющих смысла человеческих жертвоприношений. Все сдохли и больше не вернутся.

Рэйту внезапно захотелось нарисовать предводителя Организации. Нарисовать… У него по телу прошли цепкие ледяные мурашки. Рисунок-то остался дома. Как он над ним старался, как работал над деталями; теперь, стоит матери увидеть его, она, вероятнее всего, попросту разорвёт картину.