Андрей Столяров - Аркадия

Я всё равно их не понимал. Чипы у отказников были отключены, квалифицированной медицинской поддержки они, в отличие от других граждан Аркадии, не получали, а потому сразу же начинали болеть, причём мучительно, непрерывно и без малейшей надежды на выздоровление. В роликах, которые нам показывали на уроках, это выглядело ужасно и отвратительно. Нолла потом сказала, что не могла на это смотреть. Ну и зачем такие страдания? Кому это нужно — терпеть боль, гниение заживо, мучительное умирание, превращаться в калек с безобразной тканевой патологией, жить при этом в грязи, точно животные, жрать траву, листья кустарников? Не лучше ли уходить из жизни с достоинством, как и положено человеку? Ведь существует же спасительная эвтаназия: шагнул в Дом Снов и безболезненно исчез из этого мира. Просто, как хлопок в ладони, тут же поглощаемый тишиной.

Не понимал я этого, абсолютно не понимал. А кроме того, меня, как и многих, возмущало их чудовищное себялюбие, их откровенный, непрошибаемый эгоизм. Эразм уже давно подсчитал, что после шестидесяти пяти лет лечить человека становится намного дороже, чем вырастить в Инкубаторе нового. Содержать престарелых отказников — значит, бессмысленно расходовать наши ресурсы, которые и без того ограничены. Надо же думать не об отдельных людях, но обо всех.

Об Аркадии.

О человечестве в целом.

Так я тогда полагал.

Отказники, между тем, отреагировали на наше внезапное появление: зашевелились, начали без единого слова, правда, покряхтывая и постанывая, подниматься с земли, повытаскивали из-под себя заскорузлые рюкзаки и мешки, побросали туда свои ложки, кружки, какое-то засаленное тряпье и в молчании, даже не затушив костерок, потянулись к выходу — жалкие, непохожие на людей существа, в невообразимых лохмотьях, сквозь которые проглядывали струпья немытых тел. Запах от них исходил такой, что девчонки закашлялись, а я сам задержал дыхание, боясь, что меня стошнит. В нашу сторону никто не глянул. Лишь один, самый последний, чуть повернул ко мне голову, и сквозь морщинистые дряблые веки его блеснула слёзная искра глаз.

Меня словно ударило.

Я остолбенел.

А потом закашлялся, как девчонки, чуть ли не выворачивая желудок наружу.

— Кошмар, — прогундосила Нолла, демонстративно зажавшая нос. И подтолкнула меня. — Ты нам тут загораживаешь… Давай!.. Проходи!..

— Это учитель Каннело, — выдавил я.

— Какой учитель?

— Он преподавал у нас в старших классах.

— Ну так и что? — Нолла чуть подтолкнула меня вперёд.

— Говорю: он у нас в школе преподавал.

— Ну так и что? — Она опять меня подтолкнула.

Я посторонился, чтобы её пропустить.

Последний отказник скрылся в дверях.

Смрад выедал глаза.

Мне было не по себе.

Нолла протиснулась мимо меня.

Обернулась:

— Так ты идёшь?

— Иду, — сказал я.

Раффан умирает утром, когда край солнца уже выныривает из-за верхушек деревьев. Точного времени Дим назвать бы не мог: он за ним не следит. Да и никто не следит. Они все сидят вокруг тела, наполовину прикрытого плащевой накидкой, и в смятении наблюдают, как Раффан судорожно и неровно дышит. Каждый вдох-выдох превращается у него в горловой мокрый всхлип, прорывающийся из груди, надуваются и лопаются на губах мутные пузыри. Леда скармливает ему почти треть имеющихся таблеток, поддерживает рукой голову, чтобы он их запил. Это не помогает. Повязки на горле и на бедре Раффана зловеще окрашиваются в багровую мокроту. Остановить кровотечение не удаётся.

— Ну, сделай хоть что-нибудь, — часто-часто моргая, умоляет Семекка.

Леда с холодным раздражением отвечает:

— А что я могу? У меня весь опыт — из книг. Я ни разу в жизни не видела ни одного раненого, ни одного больного…

Это справедливое замечание. В Аркадии никто никогда не болеет. Эразм через чипы непрерывно отслеживает состояние каждого гражданина и, если требуется, вводит в его рацион необходимые фармацевтические добавки.

Болезни не излечиваются, а предотвращаются.

Так что знания у Леды — чисто теоретические.

Ещё слава Богу, что есть хоть такие.

День сегодня солнечный, слегка знойный, воздух над нагретой землёй немного дрожит. Пахнет хвоей, смолой, на накидку присаживается бабочка с жёлтыми крыльями и при первом же вздохе Раффана испуганно вспархивает.

Раффан открывает глаза: