— Ты ещё не раскрыл по-настоящему свой потенциал, — долбил он мне в темечко, пока я готовился к выполнению очередного комплекса упражнений. — Твоя сила не в одном только рывке, но и в таланте выносливости. Пять кругов по Центральному стадиону — это большая дистанция. Далеко не каждый из финальной десятки сможет пройти её, не сбавляя темпа. Не могу гарантировать, разумеется, что ты станешь первым, но поверь, уже в этом сезоне у тебя хорошие шансы попасть в тройку призёров. Игры есть Игры, тут возможны всякие чудеса. Представь: вдруг Синие в этот раз победят.
Это был актуальный момент. С давних пор Аркадия была разбита на пять крупных районов, получивших названия по пяти основным цветам: Красный, Желтый, Зеленый, Синий и Фиолетовый. Я сам, как и тренер Максар, по рождению был записан в Синий район. Соответствующий знак на одежде я, разумеется, не носил, это было не обязательно, и тем не менее всегда помнил, к какому району принадлежу. Причём учитель Каннело на одном из уроков подробно нам объяснил, что Эразм распределяет цвета зачисления таким образом, чтобы между районами поддерживался гендерный, интеллектуальный и художественный баланс. Согласно базовым принципам, ни один из районов не должен был иметь явных биологических преимуществ. Генный базис следовало формировать одинаково для всех пяти основных цветов. А уж как тот или иной район использует данный материал, как он им — эффективно или не эффективно — распорядится, зависит от него самого. Правда, за последние годы сложилось что-то вроде традиции: Красные большей частью побеждают в физических Играх, Фиолетовые — в интеллектуальных, Желтые и Зеленые, соответственно — в ремесленных и художественных, а вот Синие, то есть мы, уже несколько лет — нигде и никак.
Какие-то мы были отсталые. Какие-то мы были квадратные, ковыляющие еле-еле в самом хвосте. И хотя вслух, разумеется, никто об этом не говорил, но в отношениях с другими районами это проскальзывало. Тата, например, с которой меня для первичной инициации свёл Эразм, плела из разноцветных верёвочек какие-то идиотские коврики, кошечек каких-то дурацких, собачек, между прочим, не поднявшись с ними ни разу выше квартальных выставок, и тем не менее иногда гордо подчёркивала, что она — из Жёлтых, то есть — творческий человек, а я — никто, биомасса, лишённая всякого воображения. Меня это, честно говоря, раздражало.
И вот теперь, по словам тренера, у нас появился реальный шанс выправить ситуацию. Доказать, что мы не «квадратные», не «хвостатые», что мы нисколько не хуже других. А претворить данный шанс в жизнь, опять-таки по словам тренера, мог именно я.
Конечно, это была чисто психологическая накачка: Максар таким образом мотивировал меня на победу. И всё же брезжило в его словах некое педагогическое прозрение, некий смысл, о котором он сам, возможно, не подозревал. Заключался же этот смысл в том, что никогда я не чувствовал себя лучше, чем во время бега. Стоило мне по выстрелу стартового пистолета сорваться с места, и сейчас же из каких-то тёмных, из каких-то потаённых глубин, из каких-то источников, не знаю, уж как их назвать, поднималась и разливалась по всему телу волна жаркой энергии, подхватывающая его и делающая почти невесомым. Казалось, я не бегу, а лечу, едва-едва касаясь земли. И буду лететь так, безо всяких усилий, бесконечно, почти бездумно — до самого горизонта. Это было необыкновенное ощущение. Если и существовало в мире чистое вдохновение в ярком, концентрированном и беспримесном виде, то как раз оно переполняло меня в такие мгновения.
Важно было и то, что данный мой выбор безоговорочно одобрил Эразм.
— Это «эйфория бегуна», — сказал он, — состояние, когда в момент длительного напряжения сил человек вдруг начинает ощущать подъём вместо усталости. Оно связано с особой конфигурацией в твоей нервной системе опиатных рецепторов… Впрочем, ладно… Это редкий, почти уникальный дар, я рад, что у тебя он имеется. Ты, несомненно, нашёл себя. Ты определил, для чего ты предназначен. Это главное, что должен обрести человек.
Как я понимаю теперь, в те дни я был по-настоящему счастлив. Жизнь распахивалась передо мной просторами сияющей радости. Во мне пробудилась какая-то чудесная сила: казалось, что ничего невозможного в мире нет. Я взойду на любые вершины. Я достигну всего, чего захочу. Воздух, которым я жадно дышал, обжигал мне лёгкие. Иначе, вероятно, и быть не могло. Разве не для этого и создавалась Аркадия. Разве не следовала она завету великого Иеремии Бентама: наибольшее счастье для наибольшего числа людей?
Читать дальше