Игорь Давыдов - Viva la Post Mortem, или Слава Послесмертью [СИ]

Чужая.

Они обе были чужими. Но каждая по-своему.

2.

Молчание угнетало.

С каждой секундой ощущение необходимости начать разговор становилось всё сильнее и сильнее. Скреблось где-то внутри. В районе груди. Сначала тихонечко, ненавязчиво, но к концу этой несчастной поездки в его действиях сквозило самое настоящее остервенение. Жаки ощущала, что если она не скажет хоть что-нибудь, когда они с госпожой покинут проклятущее метро, и их лиц коснётся солнечный свет, её попросту разорвёт в кровавые ошмётки.

Однако время шло. Качающийся шумный грузовой вагон, в который кто-то додумался запихать сидения, неспешно двигался сквозь тёмное нутро подземки, неумолимо приближаясь к цели этой небольшой экспедиции, а дельных мыслей так и не появлялось. Жаки уже успела перебрать в голове довольно много разных тем.

Хотелось бы поговорить об организаторских вопросах. Быть может, посоветовать что-нибудь госпоже, у которой, в силу происхождения и воспитания имелся очевидный пробел в данной области. Однако из-за молчаливости слечны Глашек француженка никак не могла найти, за что бы ей “зацепиться”, чтобы начало беседы звучало как можно естественней. В конце концов, как обсуждать что-то, о чём неизвестно вообще ничего? Жаки уже пожалела, что не обговорила заранее этот вопрос с родителями, которые были, наверняка, в курсе какой-нибудь интересной закавыки.

Можно было, как советовала maman — точнее, настаивала, — попытаться завязать беседу, пропитанную флёром волнительных неоднозначных фразочек и игривой пикантностью. В конце концов, какая разница, под кого лечь во имя величия рода Кюсо: под пана Новотного или под госпожу Глашек, уже не раз демонстрировавшую повышенный интерес к красоте женского тела? Или даже под них обоих, но по очереди? Положение фаворитки при той, кому было предложено место подле одного из самых завидных женихов Богемии, манило своей теплотой.

Вот только легко сказать, да трудно сделать: завязать игривый разговор с кем-то, столь сильно напоминавшим ожившего мертвеца… это казалось попросту невозможным подвигом, доступным лишь самым красноречивым и опытным политиканам.

Да и не столь много было у Жаклин и слечны Глашек общих воспоминаний…

Тем не менее, подземка уже осталась позади, а солнце — слепило своей обманчивой яркостью. Словно бы из иного мира, которому досталось всё его тепло, в то время, как Форгерии оставалось только неспешно остывать, наслаждаясь светом далёкой звезды.

Необходимо было действовать. Прямо сейчас.

— А мне тогда очень понравилось, как вы зарылись пальчиками мне в волосы.

— М-м-м… что?

Госпожа медленно обернулась через плечо, вытащив двумя пальчиками правый наушник. Чуткий слух Жаки мог уловить бодрый, слегка жестковатый мотив лившейся из динамика мелодии, но некромагичка не узнавала песни и не могла разобрать слов. Француженка ощутила, как стремительно краснеет, но не от пикантности поднятой темы, а от чувства неуклюжей неловкости.

Но отступать было уже поздно.

— Я говорю, что мне очень понравилось, как вы зарылись мне пальчиками в волосы тогда. Как моя maman.

— М-м-м… когда? — не поняла госпожа.

Жаки заметила, как большой палец собеседницы тапнул по кнопке паузы на экране мобильного телефона. Динамики беспроводных наушников послушно замолчали.

— В конце допроса. Когда я вам ещё рассказала про засаду Сковронских, помните?

— Возможно. Нет, не помню точно, — слечна Глашек жестом велела своей подручной отойти в сторону, чтобы не стоять на пути изливающегося из-под земли человеческого потока. — Мне показалось, что вам было нужно что-то вроде этого.

Вот оно! Жалость! Госпожа являлась крайне мягким человеком, способным на сострадание. Понятное дело, что далеко на этом качестве наглой француженке не уехать, однако грех было не заняться эксплуатацией выявленной слабости, чтобы, хотя бы, начать разговор.

— Если честно… мне до сих пор это нужно, — остановившись у стеночки, Жаки отвернулась, робко поднеся кулачок к подбородочку. — Раньше меня всегда maman утешала… но она сейчас сама себе места не находит. Потому и не замечает моего беспокойства, а мне стыдно просить её.

— Я слышу нечто, неожиданно инфантильное, — слечна Глашек скрестила руки на груди. Её взор обжигал льдом. — Девятнадцатилетняя некромагичка, одному жесту которой подчиняется сама жизнь, просит её погладить по головке? Что за детский сад?

Сердце Жаки упало в пятки. О чём она думала? Это ведь даже звучит нелепо! И дело даже не в формулировке, а в самой сути просьбы!