Аусиньш Эгерт - Дети серого ветра [СИ]

Через две недели после аварии Полину вместе с еще тремя коллегами выслали приказом по части все в тот же псковский лагерь беженцев. К моменту ее появления там он был забит впятеро от последнего дня ее предыдущей командировки и втрое от предельно допустимой вместимости. Плановая вместимость была перекрыта раз в шесть. Люди буквально сидели друг у друга на головах. В общей сложности четыре недели она не выходила в сеть, не смотрела почту, не читала новостные ленты — было не с чего, нечем и вообще не до того.

В середине ноября, во время визита в темный ветреный Питер с отчетом в управление, Полина зашла к подруге на Некрасова и увидела какую-то распечатку. Узнав характерный шрифт печатной машинки «Ятрань», удивилась, взяла в руки и начала читать. Текст был короткий, не больше страницы. Прочитав его, Полина посмотрела на подругу бешеными сухими глазами поверх двух свечей, горевших на столе, отдала ей лист и сказала: «А хорошая программа. Давайте делать». И улыбнулась впервые за три недели.

Последнее, что я уверенно помнила, — как покупаю «Хельсингин саномат» на заправке ради передовицы, оказавшейся темой номера. У меня была на нее подписка, но я хотела держать бумагу в руках, тем более что коммуникатор был занят автодозвоном. «Авария на Ленинградской атомной электростанции. Крупнейшее ЧП со времен Чернобыля» — так гласил заголовок. И я читала, почти не отрываясь, пока передо мной остывал кофе.

Следующее, что я увидела, — стену гостиной в своей квартире в Хельсинки. Ту самую, на которую я вешала фотографии из любых своих поездок, даже самых мелких, обрамляя телевизор — на память. На правом колене у меня лежал коммуникатор, пищащий от голода, на левом — планшет с воткнутой в него зарядкой. Когда? Как? Почему не в комм? Память молчала. Взгляд зацепился за дату. Двадцать второе октября. Рот разом пересох и в горле вырос колючий ком. Этого не могло быть. Это невозможно. Выдернуть из планшета зарядку и воткнуть в коммуникатор получилось со второго раза. Он мигнул, пришлось приложить палец, чтоб снять блокировку и проверить, не упал ли автодозвон. От моего неловкого шевеления очнулся пульт, валявшийся в диванных подушках. На экране пошла заставка экстренного выпуска новостей, а сразу за ней — фотографии со спутника, съемки с вертолета, какие-то интервью… ЛАЭС больше не было, а в Питере творился какой-то ад.

Перед глазами вдруг оказалась наполовину пустая двухлитровая бутылка с водой. Отхлебнув, я закашлялась и поняла, что так и держу планшет. Залезла в мессенджер: вот что надо — посмотреть, когда он… восемнадцатого октября в десять пятьдесят шесть… И с тех пор его в сети не было. «Там просто нет света», — попыталась уговорить сама себя, зная, что это не так. Посмотрела в телевизор еще раз. Там был незнакомый усталый мужик в форменной куртке МЧС. Я перевела взгляд на экран планшета. Выковыряла из держателя стилус, открыла блокнот и написала: «Давайте признаемся себе — нашего города больше нет». Из телевизора доносилось что-то про количество жертв, так и не восстановленное электроснабжение и экстренные меры… Все это было неважно. Был текст. Был коммуникатор на автодозвоне и красный огонек мессенджера. Его мессенджера.

Когда Манифест Убитого Города — такого названия потребовал текст — был отправлен в Фейсбук, часы на планшете показывали полночь двадцать пятого октября. И тогда я наконец встала и побрела на кухню, чуть не споткнувшись о ковер на полу. Они мне за все заплатят.

До октября две тысячи восемнадцатого года Полина знала о саалан примерно вот что.

Сначала, в четырнадцатом году, после объявления протектората империи Белого Ветра над свежеобразованной Санкт-Петербургской республикой, они всем очень понравились. Несмотря на странную привычку пользоваться декоративной косметикой в любом возрасте и невзирая на пол. Они были симпатичны внешне, улыбчивы и общительны, контактны и позитивны, и выглядели отличной компанией. Даже не вспоминая о благах, которые они предложили, — эстетическая медицина, оригинальная и эффективная уходовая косметика, экзотические фрукты, ювелирное сырье и отличная шерсть во всех видах, — казалось, пришельцев есть за что любить или хотя бы симпатизировать им. Довольно много мальчиков и девочек рванулись заводить с ними романы. И тогда вдруг выяснилось, что эти улыбчивые ребята на самом деле вовсе не такие обаяшки, как всем кажется. Или они кое-как умеют изобразить приязнь, но на близкой дистанции их настоящее мнение о местных открывается во всей неприглядности. Это самое мнение не понравилось никому из попытавшихся завести близкие отношения с пришельцами — за редчайшими исключениями. С саалан отлично ладили самые отмороженные программисты и неплохо договаривались безбашенные ребята после юрфака, даже те, кто не работал по специальности. Правда, если уж такие пары ссорились, то вдрызг, с расфрендом в соцсетях и разделом круга общения вплоть до отказов посещать кафе, если туда может зайти бывший или бывшая. Именно тогда образовалось и намертво слиплось несколько межнациональных союзов, вдруг начавших профессионально писать вместе. И… и все. В остальном дальше кратковременных отношений от «нечего делать» и от «некуда деться» дело не пошло. Межличностные казусы, выплеснувшиеся в сеть и публичное пространство, все вежливо обошли молчанием. Разве что поначалу на пришельцев грязно и шумно выбесились пикаперы, которых они здорово потеснили с поляны. Еще выразили неудовольствие их присутствием некоторые коллеги Полины. В основном те, кто работал с проблемами отношений и специализировался на общих советах широкой аудитории.