Роберт Хайнлайн - Двери иных миров [сборник litres]

– А ничего! Больше я его никогда не видела. Он проводил меня домой, заверил, что любит, поцеловал, пожелал спокойной ночи – и больше не приходил. – Он помрачнел. – Если бы я смогла его отыскать, то убила бы на месте!

– Еще бы, – посочувствовал я, – прекрасно тебя понимаю. Но вот убить – за то, что произошло само собой, – гм-м… Ты сопротивлялась?

– Что? Да какая разница?

– Большая. Может, он на тебя так грубо накинулся, что заслужил, чтобы ему сломали руки, но…

– Он заслуживает гораздо худшего! Погоди, я еще не закончила. Мне удалось все устроить так, что никто ни о чем не подозревал, и я решила, что все кончилось к лучшему. Вряд ли я любила его по-настоящему, и больше, наверное, никого не полюблю… но после этого мне еще сильнее захотелось завербоваться в ДЕВКИ. Меня не стали дисквалифицировать, потому что на девственности они не настаивали. И я даже повеселела. Но догадалась лишь тогда, когда мне стали тесны юбки.

– Залетела?

– После этой сволочи меня раздуло, как воздушный шар! Эти жмоты, у которых я жила, не обращали внимания на мой живот, пока я могла работать, – а потом дали пинка под зад. В приют меня обратно не взяли. В конце концов меня приютили в больнице, в палате для бедных, где я выносила горшки за такими же толстопузыми бедолагами, пока не настал мой срок.

И вот однажды вечером я очутилась на операционном столе. Медсестра сказала мне: «Расслабься. А теперь глубоко вдохни».

Я очнулась в постели. Ниже груди я своего тела не ощущала. Вошел хирург.

– Как себя чувствуете? – весело спросил он.

– Как мумия.

– Естественно. Вас спеленали бинтами ничуть не хуже фараона и накачали лекарствами, чтобы вы не чувствовали боли. Вы скоро поправитесь… но сделать кесарево – это не занозу вытащить.

– Кесарево? – изумилась я. – Док… неужели ребенок умер?

– О нет. Ребенок в полном порядке.

– Уф-ф! Мальчик или девочка?

– Совершенно здоровая девочка. Пять фунтов и три унции.

Я расслабилась. Я очень гордилась тем, что родила, и сказала себе, что обязательно добьюсь того, чтобы добавить к своему имени «миссис», а дочка пусть думает, что ее папа умер. Мой ребенок в сиротский приют не попадет!

Но хирург еще не все сказал.

– Скажите, гм… – он не стал называть меня по имени, – вам никогда не казалось, что у вас железы не в порядке?

– Что? Конечно нет. На что вы намекаете?

Он немного смутился.

– Я расскажу вам все сразу, потом сделаю укольчик, чтобы вы заснули и справились с нервным потрясением. К сожалению, без него не обойтись.

– Почему? – потребовала я ответа.

– Никогда не слыхали о враче-шотландце, которая была женщиной до тридцати пяти лет? А потом ей сделали операцию, и она стала юридически и анатомически считаться мужчиной? Он женился, и у него все было в порядке.

– А какое это имеет отношение ко мне?

– Самое прямое. Вы мужчина.

Я попыталась сесть.

– Что?

– Не надо так волноваться. Когда я вас вскрыл, то внутри обнаружилось черт знает что. Я послал за главным хирургом, пока извлекал ребенка, и мы тут же, не отходя от стола, обсудили ваш случай. А потом несколько часов работали, спасая то, что можно. У вас оказалось два полных набора органов, оба недоразвитые, но женские развились в достаточной степени, чтобы выносить ребенка. В дальнейшем они все равно оказались бы для вас бесполезны, поэтому мы их удалили и переделали все таким образом, чтобы вы далее развились в мужчину. – Он ободряюще положил на меня ладонь. – Не волнуйтесь. Вы еще молоды, кости примут новую форму, мы проследим за гормональным балансом – и сделаем из вас прекрасного молодого мужчину.

– А что станет с моим ребенком? – заплакала я.

– Ну, выкормить вы его все равно не сможете, молока у вас не хватит даже на котенка. На вашем месте я не стал бы забирать девочку… лучше, если ее удочерят.

– Нет!

– Решать вам, – пожал он плечами, – вы ее мать… вернее, родитель. Но сейчас на этот счет не волнуйтесь, сперва нужно привести в порядок вас.

На следующий день мне позволили увидеться с ребенком. Ее приносили ко мне каждый день – я старалась к ней привыкнуть. До тех пор мне не доводилось видеть новорожденных, и я понятия не имела, как ужасно они выглядят – дочка напоминала мне оранжевую обезьянку. Постепенно во мне созрела холодная решимость научиться правильно с ней обращаться. Но через четыре недели все это перестало иметь значение.

– Вот как?

– Ее похитили.

– Похитили?

Мать-одиночка едва не опрокинул бутылку, на которую мы спорили.