Андрей Столяров - Темные небеса

— Как они будут там жить? — с ужасом спрашивает Лизетта.

Вот именно.

Как они будут там жить?

А как будем жить мы, остающиеся на Земле?

— А как будем жить мы? — спрашивает Лизетта.

От неожиданности я чуть не выпускаю руль из рук. Джип сносит влево, две женщины, бредущие нам навстречу, едва успевают посторониться. Что происходит? Это простое совпадение или как? Или я, просканировав сознание Лизы, тем самым невольно подключил ее к таинственному «психогенному полю» и теперь она чувствует, «читает» меня так же, как я ее? Или, быть может, пока еще не «читает», но ситуативно улавливает мои ощущения, которые и облекает в слова? Так что же? Это и есть механизм экстрасенсорной инициации? Но я ведь и Сару тоже осторожно сканировал. Выходит, что я и ее, не подозревая о том, подключил? И, кстати, что с ней сейчас? И, кстати, как там лейтенант Ходаков? В последний раз я видел обоих прижатыми к тверди защитного поля, когда на них накатывалась толпа. Как там вообще обстоят дела? Наша Станция, наверное, уже заблокирована. Напрасно все эти люди с таким упорством стремятся туда.

Я думаю, что мне, конечно, следовало бы связаться с Центром, по крайней мере, сообщить им, что я жив, здоров, где сейчас нахожусь. Собственно, это моя прямая обязанность. Но я тут же соображаю, что как только я выйду на связь, мне немедленно прикажут вернуться на Станцию или даже сдернут в Москву. Если арконцы в самом деле уходят, то на счету будет каждый эксперт. А вдруг возникнет какое-нибудь осложнение? А вдруг арконцы решат сделать нам какой-нибудь прощальный подарок? Но мне сейчас не до межцивилизационных перипетий. Мне сейчас надо вытащить отсюда Машеньку, Лизетту и Павлика. Нельзя терять ни минуты. Ведь ясно же, что как только Станции схлопнутся, как только будет отключен транспортный канал на арконский корабль, весь этот истерический людской поток хлынет назад. А что может сотворить толпа, утратившая надежду, мне даже трудно вообразить.

Нет-нет, Центр пока подождет.

Мы выруливаем на мост перед Бельском. Перила на правой его стороне выломаны, там стоит ограждение. Похоже, произошла авария, и действительно сверху, с середины моста, становится видно, что на другом берегу реки два трактора, выплевывающие натужные выхлопы, тащат из глубины лежащую на боку тушу автобуса. Из разбитых окон его стекает вода. Так вот какова судьба отставшей части конвоя. Выжил ли там хоть кто-нибудь, успел ли выбраться изнутри, или десятки фамилий будут приписаны к мартирологу, длина которого увеличивается с каждым днем? Каждая фамилия — смерть. Каждая фамилия — смерть. И это тоже свидетельствует о том, каков наш мир…

Мне вдруг, впервые пожалуй, захотелось уйти на Терру. Пускай там будет отупляющий, идиотический (согласно Марксу), изматывающий сельскохозяйственный труд, с утра до вечера, с вечера до утра, пускай там будет соха, отвалы земли, запах навоза, мычание дойных коров, пускай там будет скучное, как разваренные макароны, унылое, монотонное повторение пройденного пути, зато там не будет зеленоватых трупных теней, приторных испарений смерти, все явственнее, все сильнее пропитывающих земную жизнь.

И Лизетта, кажется, тоже что-то подобное ощущает. Она ловит в зеркальце наверху мой взгляд и спрашивает:

— Ты остался из-за меня?

Так ей все и скажи.

— Из-за тебя, разумеется, но, конечно, не только из-за тебя. Из-за себя самого — тоже. И из-за него, — я слегка киваю на Павлика. — И из-за Машеньки. И в каком-то смысле даже из-за Анжелы. Вообще — из-за всего, что у нас есть…

— Не понимаю, — задумчиво произносит Лизетта.

— Поговорим об этом потом…

Она в значительной мере права. Из-за нее, конечно, из-за нее прежде всего. Из-за нее, и это чистая правда. Никогда раньше такого не ощущал, но теперь мне совершенно ясно, что я остался именно из-за Лизетты. Я не знаю, что дальше будет с нами со всеми. Я не знаю, что дальше будет с Землей. Выживем ли мы, чиркнув по краю бездны, как в истории человечества происходило уже не раз, или гребень вздымающейся катастрофы накроет нас с головой. Этого не знает никто. Я — в том числе. Твердо я знаю только одно: даже если нам суждено утонуть, мы утонем с ней вместе, не расцепляя рук, я до последней секунды буду поддерживать ее на поверхности, сам уже захлебнусь, но последний глоток воздуха отдам ей…

Лизетта вновь ловит в зеркальце мой взгляд.

— Или нет… Кажется, я понимаю, — медленно говорит она…

Улицы Бологого пустынны. Начало шестого утра — большинство людей еще спит. Мы оставляем джип в переулочке неподалеку от станции и проходим в само здание, схожее по конфигурации с праздничной, вытянутой, овальной коробкой конфет. Здесь нам везет. По расписанию скоро должен прибыть «Сапсан», следующий на Петербург. Стоянка в Бологом у него всего две минуты, сто двадцать секунд, но больше нам и не надо. Билеты в кассе, к счастью, тоже имеются. Я беру бизнес-класс, чтобы нам сидеть за одним столиком, и в кафе, в уютной нише, неподалеку, видя блеск в глазах Машеньки, Павлика и Лизетты, покупаю салаты, поджарку, чай, кофе, пирожные — сметается это все за пару минут, причем молодежь, как я понимаю, не прочь была бы и повторить, а затем в полусонной одури мы располагаемся на платформе. Залитая вдоль косым солнцем, она совершенно безжизненна. Мы здесь одни, и мне кажется, что во всем мире мы тоже сейчас одни: на тысячи километров вокруг простирается теплая, такая же еще сонная, убаюкивающая тишина.