Эльвира Вашкевич - Метро

- Крематорий! - решил Леха, разглядев тонкие алые линии пентаграммы на мраморном полу. - Вот туточки и проваливается гробик, прямо в печку. Только что ж он такой жутковатый, зальчик-то? Никакого успокоения отлетающей душе. Эк меня угораздило свалиться. Ну да ладно, чего уж там, по крайней мере - живые люди, уже хорошо. Всяко лучше метрошных тоннелей. Ну а крыс-то - однозначно!

Первый порыв его: закричать, привлечь как-то к себе внимание собравшихся внизу, прошел. Леха решил подождать окончания церемонии. И в самом-то деле, неловко врываться со своими воплями поперек скорбящих родственников и знакомых. Ежели бы, к примеру, хоронили самого Леху, он бы ни за что не захотел, чтоб кто-то начал орать дурным голосом во время прощания с дорогим покойником.

- Вот уйдут родственнички, придут уборщики, - решил Леха, - тогда-то и заору. Этим все привычно, их не напугаешь. А у скорбящих и кондрашка может приключиться от таких дел. Мало ли, решат, что покойник восстал из мертвых. Пока догадаются наверх посмотреть, так инфаркт у кого приключиться может. Отвечай потом за это безобразие.

Он ждал, рассматривая собравшихся, удивляясь все больше и больше. Странно выглядели скорбящие. Одежда их была совершенно киношной, невозможной, будто перенесли в зал массовку из фильма сороковых годов. Леха даже засомневался: на похоронах ли присутствует. Может, действительно на какие съемки попал?

- Френчи какие-то... - поражался он. - Галифе... Да сапожки мягкие, еще Сталин в таких бегал. Ичиги, что ли?

Леха закрутил головой, разыскивая кинокамеры. Но нигде не суетились режиссеры, ниоткуда не лился пронзительный свет софитов. Все было благостно и церемонно. Стоящие у капсулы все пели, и никто не снимал эту фантастическую, невозможную в жизни сцену.

- Может, баптисты какие? Секта... А одежка эта у них - для особо тожественных церемоний. Ну, вроде похорон, - буркнул Леха. - Ну да в любом случае, ждать надобно, пока они дела свои не закончат. Нервы ни у кого не казенные. Даже у баптистов.

Он уже потряс решетку, на которой лежал. Прочная, куда как прочнее той, наверху, повернувшейся от легкого толчка. А глянув вниз внимательнее, Леха и вовсе перестал встряхивать стальные прутья. Еще свалишься, не приведи Бог, а высота не мелкая. Так и рассыпешься кровяными брызгами по черному мрамору. Будет прям Стендаль - "Красное и черное", красиво, но самому посмотреть не доведется.

Скорбящие все пели, и Леха, дойдя уже до предела изумления, вдруг узнал "Интернационал", только как-то искажена была мелодия, растянута, словно замедлили старую пластинку, да еще и заедает, прыгает игла на царапинах.

Алые линии пентаграммы задрожали мелко, как хвост крысиный, и мраморный пол начал разламываться. Собравшиеся отошли чуть в сторону, неторопливо и без суеты, а из пола вынырнул манипулятор, новенький и блестящий, смахивающий на руку Терминатора, подхватил капсулу с покойником, утащил вниз. Из разлома полыхнуло желтоватым жаром, будто солнце вспыхнуло, пентаграмма вновь дрогнула, и пол встал на место, даже видно не было - где же был тот разлом. У Лехи челюсть отвалилась от таких чудес. Случалось ему бывать в крематориях, но такое видывать не приходилось. "Вот это технология... - подумал он. - Чисто, красиво... Интересно, чья разработка? Штатовцы, что ли, сделали? Так это я на элитные похороны какие попал...".

Люди же внизу, не выказывая никаких признаков удивления, пожали друг другу руки с печальной торжественностью, приличествующей случаю, и гуськом потянулись в сторону виднеющейся справа от пентаграммы двери. Леха затаился, стараясь даже не дышать во внезапной тишине. Когда дверь захлопнулась, он вздохнул с облегчением.

- Ну, сейчас уборщики придут, выпустят! - радостно сказал он.

Время потянулось медленно в ожидании, Леха все поглядывал вниз, прислушивался, чтоб не пропустить вожделенных уборщиков. Никого не было, только мелкие пылинки кружились вокруг ярких ламп, как насекомые вокруг костра.

- Совсем мышей не ловят! - возмутился Леха. - Зарплата, видно, маленькая. А зальчик-то ничего по оформлению. Богатый... Что ж обслуживающему персоналу не платят, экономисты?

Он присмотрелся к пентаграмме, и показалось ему, что линии вздрогнули вновь, выпуская желто-солнечные пламенные языки. Леха помотал головою, но пол продолжал вздрагивать. Выдвинулся манипулятор, потянулся к решетке, на которой лежал Леха, жадно зачавкал стальными зубьями и, вроде даже, мелькнул меж этих зубьев красный, мотающийся язык. Леха завопил, перепугавшись, и больно ударился щекою о решетку.