Кристиан Бэд: Апокалипсис откладывается

Один у них был толстый такой, вечно везде лез. Привели его на завод по переработке информации… Государство наше выписывает с других планет массу газет. (12 миллионов наименований). Все они поступают на такого типа заводы, где из них делают свежую туалетную бумагу. Причем, качество новостей играет очень важную роль. Газеты с выборами президента, войнами, переворотами идут исключительно на нужды правящего гнезда. Я, значит, объясняю всё этим лысым осьминогам, и тут тот толстый тошнотворный тип протягивает кишащее червями щупальце, хлопает меня по плечу, сдирая мох, который растет между пластинами внешнего скелета, и говорит:

– Бедняги, что ж вы чистую бумагу-то не выписываете?

Меня от омерзения передернуло. Пасть сама собой хлопнула, и голову я ему откусил.

После этого инцидента остаток срока с меня, слава богу, сняли. И даже дали премию за «нарушение служебного долга во имя поддержания политического престижа правительства». Мне бы продвинуться по службе, но с этими туристами я потерял аппетит и перестал расти. А у нас как говорят: вырос из должности – дадим другую. Но с работой все-таки повезло. Устроился на заготовку сучьев. Делается это так: рубишь дерево, привозишь на завод, его измельчают в порошок и по готовым формам отливают сучья. Легко и просто. Там я и умер во второй раз – бревном придавило.

– Вениамин! – Донеслось из кухни. – Вынеси ведро!

Веник отложил паркер и спрятал тетрадь. Cупруга просто так не отвяжется, похоже, свою прошлую жизнь она провела на планете чистюль – Моралисе. Неплохая, в общем-то, женщина – этакая помесь стиральной машины, пылесоса и кухонного комбайна.

Громадная мужеподобная супруга Веника отзывалась на нежное имя Дина, с ударением на первом слоге, а не на втором, как ей больше бы подошло.

«Динама ты моя, Дина… Машина, в смысле».

Дина нарочито громко и свирепо гремела на кухне посудой, потому что Веник опять занялся никчемным с ее точки зрения делом – писаниной своей. Когда Веник задумал написать краткий обзор всех своих сорока восьми жизней, меньше всего он ожидал, что встретит главное препятствие в лице жены.

Сегодня предстояло еще одно неприятное дело – редакционная планерка. На прошлой планерке Лысый-Бритый с Аяса пытался и его, Веника, припахать на служение народу, в рамках борьбы с юбилеем дорогой Газеты. Ох уж этот юбилей! И ох, как бы это объяснить тому же Лысому-Бритому, что не люди для юбилеев, а как бы наоборот. И, если так напрягаться, то кому вообще нужны все эти юбилеи? Техничкам да верстальщицам? Все остальные уже, пардон, наелись…

– Вениамин! – тоном выше провозгласила из кухни жена.

Он вздохнул. Да, а ведь лет 50 назад он до судорог рад был снова очутиться на Земле. Возможно, даже и жизнеописание ему следовало начинать не с фактического начала блуждания из тела в тело, а именно с предпоследней жизни на Психотарге, где он, наконец, познакомился и с себе подобными, и с Полицией Времени. И с мест паломничества в Мантейе, где… Веник замер. Даже сама мысль о воспоминаниях того времени пугала его. Неужели он найдет в себе силы описать это?

– Вениамин! – на этот раз команда сопровождалась грохотом и дребезжанием эмалированной миски. Веник вздохнул и направился на кухню за мусорным ведром.

Вторая жизнь Веника, то есть фактически, третья его жизнь, была скучной и серой. Он родился на туманной планете озер и каналов, название которой постепенно стерлось из его памяти. Если считать какую-то жизнь наказанием, то, пожалуй, такую – мокрую и тягучую. Вечная влага на коже и туман в мозгах. Вечная скудная, безвкусная еда. Планеты Ада, с огнем и серой и то понравились ему больше. Там, по крайней мере, бурлила жизнь – опасная, огненная, но застоем мыслям и чувствам не угрожавшая.

Умерев на планете туманов, Веник возродился к телесной жизни на веселеньком глуповатом мирке с громким именем Диотерия.

Диотерцы были запасливы, пугливы, превыше всего ценили порядок в своих чистеньких городах, а любое абсурдное действие или событие могло вызвать у них серьезную болезнь с температурой, тремором и воспалением мозга. Диотерцы не признавали перемен. Они вымерли бы, однако каждое их поколение в самом юном возрасте очень короткое время могло-таки воспринимать новое. Психологи называли это время периодом бунта. Бунт очень быстро заканчивался, но молодежь уже успевала сформировать совершенно иную, отличную от родительской мораль. И тогда в городке начиналась борьба нравов – единственный для диотерцев двигатель прогресса.