Татьяна Мудрая - Меч и его Эсквайр

– И, если уж не щадить никого – плод признанного кровосмешения, – глухо раздалось откуда-то позади Акселя. Я попытался вглядеться – тщетно.

– Разумеется, это безо всяких сомнений всплывет на суде. Кровосмешение, безусловно, – обстоятельство крайне прискорбное. Но поскольку намёк на него был брошен в запальчивости и не под присягой, это можно вынести за скобки. Вы согласны со мной, сьёр Арман?

Я слегка вздрогнул от неожиданности.

– Разумеется. Упомянутые слова были безосновательны и нисколько не рассчитаны на то, чтобы их понял кто-то помимо покойного владыки.

– Идём далее. По смерти основного наследника – принцесса Бельгарда.

– Я по закону не имею права царствовать без мужа или сына, – произнесла та своим нежным голоском. – Все знают, что я не хочу никакого мужчины и не способна родить. Это, наверное, сплетня, но мне не хочется ее опровергать.

– Так сказать, в ходе суровой телесной практики. Верно, малыш? – снова донеслось с темной скамьи.

– Да, спасибо, – она легко рассмеялась. – Ну что со мной поделаешь? Люблю я моего Фрейра-Солнышко и не променяю ни на какого короля. Ни живого, ни мертвого. И мама по сю пору его любит.

– Далее. По официальным данным, у короля Ортоса был признанный бастард. Дочь Мария Марион Эстрелья, урожденная дворянка, что ныне присутствует здесь наряду с прочими.

– Бастард не наследует и не собирается, – ответила Эстрелья своим звучным, музыкальным голосом.

– Погодите, благородные господа, – я встал, с силой внезапного прозрения поняв, ради чего они меня потревожили, – более того: сделали самой главной фигурой нынешнего разбирательства. – Брак между Ортосом, тогда еще лишь наследником престола, и девой Издихар был заключен в Скондии с соблюдением всех приличествующих случаю церемоний. Насчет развода я не так уверен и, в отличие от первого, не могу поклясться в его законности. Однако если троекратный талак и не был произнесен, то махр супруге был отдан с избытком.

– Уважаемый сьер Арман Шпинель, – этот законоед круто повернулся ко мне. – Если уважать любое каноническое брачное право, то скондийский брак ценится наравне с франзонским и любым иным и рождённое в нем дитя – также?

– Да, естественно.

– Но – опять-таки, если уравнять перед лицом государства оба вида союзов, – допустим, что развод не состоялся, или в процедуре были допущены неточности, или сам факт развода не подтвержден достоверными свидетельствами….

Он нарочито медлил и тянул из меня жилы.

– Тогда нохри сделали из короля двоежёнца и из его сына – отродье всяческого беззакония, – донеслось из-за крепкой Акселевой спины.

– Погодите, – приподнялась с места сама Розамунда-Издихар. – Это я что, теперь двоемужница оказываюсь?

– Разумеется. Только не теперь, а как раз наоборот. Лишь до теперешних… вернее, недавних и прискорбнейших событий, – кивнул крошка Энгерран. – Но, насколько я понимаю, сие для просвещенной Скондии отнюдь не зазорно, напротив. Тем более что гибель короля окончательно утвердила вас в последующем браке. Безусловно, куда более счастливом.

– Ну ясен пень с колодой, – отозвался Аксель с добродушной иронией. – Куда уж королю до меня, а его сынку – до наших парней и дочек. Особенно старшей. Верно, Розочка?

– Я счастлив, что вы оба со мной согласны, – сухо заключил Энгерран.

Он приподнялся – кресло с явной неохотой выпустило его из своей мягкой складки – и произнес с особой торжественностью:

– Итак, можно признать и при большой нужде с легкостью удостовериться в том, что права мейсти Марии Марион Эстрельи на престол не менее обоснованны, чем права монсьёра её племянника. Так что в ходе будущего разбирательства вопрос о его сугубой незаменимости для отчизны отпадает. Хотя, с другой стороны, для полного утверждения мейсти Марии-Марион в правах и прерогативах будет необходимо, чтобы она достойно вышла замуж и родила царственное дитя. Ибо негоже царским лилиям прясть и ткать….

– И мечом махать, – ответила она своим чу́дным голосом. – Или зубодёрными клещами.

– Не сердитесь, тетушка, – еще глуше, чем прежде, прозвучало из темноты. – Энгерран, и как вас хватает – удерживать в голове все это словоблудие, а в лёгких – воздух? Я вот через каждые два слова… задыхаться начинаю. И путаться в мыслях.

Дьявол, сатана и все святые…

Моргэйн.

Бледный, туго перебинтованный по плечам и поперёк всей груди – и насмешливый.

– Внук, – сам не знаю, как я очутился у той лавки.