Антон Фарб - Перед рассветом

Нет, ее тоже можно понять. Если бы мы не приехали, она бы старика сама на тот свет отправила. Если б не испугалась, конечно. Вон он как ее довел. У нее аж слезы в глазах. Но… Неправильно это! Не так все должно быть. Не так.

— Спасибо вам большое, — говорила она быстро, стараясь скрыть слезы в голосе. — А то ведь я… Ох, извините…

Она достала платок и промокнула глаза, а дядя Паша отодвинул чашку и кивнул мне.

— Ну, мы пойдем, — сказал он, вставая из-за стола.

— Да-да, конечно, — забормотала она, собирая пустые чашки.

Уже в дверях, когда я вызвал лифт, а дядя Паша прощался, она вдруг взяла его за рукав и без всякой слезливости сказала:

— Вы знаете, у нас в подъезде поселился бомж, ну в подвале. Его уже несколько раз видели. Он там вроде бы ночует. Так вот, по-моему он уже вполне вам подходит. Очень старый. Очень. Я сама видела. Может быть, вы сейчас и проверите? Пока вы здесь?

— Обязательно, — мрачно пообещал дядя Паша.

— Ну и сука, — только и сказал он, пока мы ехали вниз.

В подвале было сыро и жарко. Пахло кошками. Дядя Паша шел впереди, держа в одной руке «Грач», а в другой — фонарь, а я маячил за его широкой спиной. С потолка постоянно что-то капало.

Лежбище у бомжа было прямо под трубой теплоцентрали. Толстая, обмотанная кусками стекловаты проржавевшая железная кишка ползла вдоль стены, покрытой разводами отсыревшей штукатурки, а под ней лежало какое-то тряпье, сваленное в кучу. С потолка на тонком шнуре свисала тусклая лампочка, и дядя Паша выключил фонарь. Потом нагнулся, подобрал покрытую паутиной бутылку темно-зеленого стекла, понюхал ее и отставил в сторону.

— Будем ждать. Раз свет не погасил — вернется, никуда не денется.

Я поворошил ногой кучу тряпья. Там была какая-то рваная куртка, истрепанное и побитое молью одеяло, старый ботинок, зимняя шапка с опущенными ушами и масса другого хлама, не подлежащего опознанию.

Дядя Паша тем временем начал осматриваться по сторонам. Я как раз хотел спросить его, что он делает, когда что-то сильно ударило меня между лопаток. Я полетел лицом вниз, извернулся, грохнулся на пол и больно ушиб плечо. Потом поднял глаза и оцепенел: надо мной стоял здоровенный мужик, закутанный в лохмотья, и замахивался длинной арматуриной. Все произошло так быстро и практически бесшумно, что я даже не поверил в реальность происходящего. Он же меня убивает, вдруг понял я. Убивает, а дядя Паша ничего не делает! Дядя Паша просто ничего не услышит!

Я открыл рот, чтобы заорать, но тут оглушительно грохнул раскатистый выстрел, и бомжа отшвырнуло к стене. Вместо крика у меня вышел хриплый вздох.

Когда я поднимался с пола, я вдруг понял, что насквозь мокрый. Как мышь. Меня моментально прошиб пот. Ф-фу… Ничего себе первый выезд! Я встал и попытался унять дрожь в конечностях.

— Вот дурак, — крякнул дядя Паша. — Ему ж лет шестьдесят, не больше. «Очень старый»… Тьфу ты! Еще б лет пятнадцать покантовался бы. В лагере, конечно, но все лучше чем так…

Я посмотрел на труп. Бомж действительно не выглядел очень старым. Седые всклокоченные волосы, косматые брови, очень сморщенное и какое-то удивленное лицо. Он сидел на полу у стены, свесив голову набок, а над ним тянулась тонкая красная полоска до пробитого в стене углубления от пули. На груди у него — точно по середине — было маленькое красное пятнышко, которое медленно расплывалось бесформенной кляксой.

Ему не было и шестидесяти. И убивать его мы не имели права. «Лиц старше пятидесяти лет, не имеющих документов и постоянного места жительства следует сдавать в местные отделения милиции для последующего распределения в трудовые лагеря». Инструкция Службы Эфтанологической Помощи. Параграф 5, пункт 3а.

Бомж неожиданно дернулся, дрыгнул вытянутой ногой, открыл рот, и оттуда вытек сгусток темной крови. Послесмертные конвульсии.

Меня вдруг зашатало, свет от заплетенной паутиной лампочки показался ослепительно ярким, и я, оттолкнув дядю Пашу, выбежал из подвала.

— Ты как, стажер, в порядке? — осведомился дядя Паша, пока я стоял у подъезда и судорожно хватал ртом морозный воздух.

— Д-да, кажется, — выдавил я и отлепился от стены.

— В ментуру я уже позвонил, от соседей, — сказал он. — Так что дожидаться их не будем. Можно ехать. Только за руль я тебя не пущу.

Очень мне надо за руль! Мне бы дойти до «Рафика»… Тут недалеко, метров двадцать-двадцать пять. Ерунда.

— Нет, ну какая сука попалась… — задумчиво произнес дядя Паша, а я вспомнил ее равнодушное лицо и притворные слезы, обтянутый кожей череп на грязной подушке, взлохмаченный седые волосы бомжа и тонкую полоску крови на пропитанной влагой штукатурке. Я согнулся вдвое и едва успел уцепиться за край скамейки, чтобы не упасть. Меня вырвало.