Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Бездна

— Где мы? — спрашиваю я.

— Нигде, и везде, — отвечает она.

Богиня поворачивает голову и смотрит на меня оценивающе. В спокойных глазах отражаются мерцающие огоньки свечей.

— Это храм для Бога. Никто другой сюда войти не может.

— Из этого следует, что мы с тобой — Боги?

Она не отвечает. Я думаю, что когда она молчит, то это знак отрицания.

Я встаю рядом с ней и смотрю на то, что не заметить невозможно, — как очень медленно набухает темная капля на большом пальце правой ноги человека, висящего на кресте. Набрав вес, капля зависает и через мгновение падает. Я провожаю её взглядом, пока она не падает на залитый кровью пол, разбросав десятки мелких красных брызг. Подняв взгляд, я более внимательно смотрю тело. Из ран, оставленных забитыми гвоздями и колючим венком на голове, из множества порезов на теле, сочится кровь, кажущаяся на бледном фоне кожи пятнами смертельной болезни, разъедающей плоть.

— Я думал, что этот человек воскрес и вознесся на небеса, — задумчиво говорю я.

— Нелегкая это доля стать посредником между Создателем и людьми. Помеченный Богом, он вечно пребывает здесь. А чудо воскрешенья — это фокусы Всевышнего, который играет с нами, давая призрачную надежду на вечную жизнь.

— Мне кажется, что он смертельно болен.

— Да, и уже давно.

— Почему Бог ничего не делает для того, чтобы остановить мучения этого человека?

— Он полагает, что страдания укрепляют веру. Чем дольше и мучительнее агония, тем ближе он к Отцу, — она говорит с уверенностью в голосе, и я вдруг понимаю, что в моей жизни много сомнений и неверия. Иногда я верю в то, что не имеет смысла, и порой отрицаю очевидную истину.

Богиня поднимает руку и показывает на лицо Страдальца:

— Вот, смотри, сейчас он…

Я вижу, как опущенная голова чуть-чуть приподнимается. Хрипло вдохнув воздух, он снова роняет её на грудь. Кровавая пена на губах и тишина.

— Он дышит, но редко.

— Как думаешь, сколько он здесь? — спрашиваю я, не сводя глаз с лица Иисуса.

Она пожимает плечами.

— В этом Храме понятия времени и места исчезают. Я нахожусь здесь в течение шестидесяти Его вдохов, и на пол упало двадцать четыре капли Его крови. Совсем недолго, если считать частоту Его дыхания критерием времени.

Левый глаз открывается. Может, и правый тоже, но этого я не могу увидеть — засохшая кровь и длинные волосы скрывают правую часть лица Христа. Верхнее веко приподнимется совсем немного, но вполне достаточно, чтобы висящий на кресте человек смог увидеть. Он смотрит несколько долгих секунд и… глаз снова закрывается.

— Я могу его вылечить, — говорю я неожиданно для самого себя, и менее решительно, с сомнением в голосе добавляю, — ну, или могу попробовать вылечить.

— Он выглядит обычным человеком. У него красная кровь. Ему больно. Даже если у меня не получится, я должен попытаться помочь, — размышляю я так, словно хочу убедить себя.

Слабый свет свечей отбрасывает колеблющиеся тени на иконостас. Лики Святых, казалось, смеются над тем, кто, придя в храм, хочет изменить волю Бога.

Святой Петр, сморщив лицо в ухмылке, поднял очи вверх, — посмотри, Господи, смертный, возомнив себя Богом, пришел в твой Храм и, не помолившись и не вкусив святого причастия, имеет смелость пойти против Твоего решения.

Святой Николай, на лике которого пугающее отсутствие каких-либо эмоций, смотрит на меня с правой части иконостаса, и только в глазах можно заметить веселые искорки, — я буду следить за тобой, и смеяться над бесплодными попытками пойти против Бога.

Богоматерь с укоризной бросает на меня взгляды, словно знает, что пустые надежды рождают долго не утихающую боль. А малыш на её коленях смотрит с недетским удивлением на того, кто считает себя выше Бога.

Задумчивые ангелы с рипидами в руках, на которых шестикрылые Серафимы расправили крылья, готовы взлететь, чтобы сверху узреть кощунственные действия пришельца.

— Помоги ему, — твердым голосом говорит Богиня.

Я делаю первый шаг, неуверенный и короткий, к распятью.

— Я знаю, ты сможешь, потому что ты — Бог.

Раздается гулкий хохот Святого Петра, поддержанный другими Святыми, Великомучениками и Страдальцами за Веру, которые всю жизнь шли к этому месту рядом с Богом.

Сначала мне кажется, что снять тело с креста невозможно. Большие ржавые гвозди, торчащие из ступней, вросли в человеческую плоть, став одним целым. Деревянный крест, пропитанный кровью и временем, стал камнем. А к истощенному телу страшно прикасаться, — кощунственно будить того, кто вечно пребывает во мраке своего страдания.