Вероника Рот - Преданная

— Он сейчас абсолютно другой, — пожимает плечами Кара.

В Округе продолжают жить те из «ГП», которые полагают, что новая война — это единственный способ добиться желаемых изменений. Я же склоняюсь к мысли, что всего можно достичь и без насилия, — в моей жизни его было предостаточно. Следы его остались не в виде шрамов на коже, но в воспоминаниях, которые внезапно всплывают в моей голове. Кулак моего отца, направленный в мою челюсть. Я, хватающий пистолет, чтобы застрелить Эрика. Тела мертвых альтруистов, валяющиеся на дороге.

Мы шагаем по улице к тросу зип-лайна. Фракции исчезли, но эта часть города до сих пор носит отпечаток пребывания лихачей. Их можно узнать по пирсингу и татуировкам, но не по цветам одежды, которые, впрочем, иногда бывают излишне яркими. Кое-кто рассеянно бродит по тротуарам, но многие — на работе. В Чикаго все занимаются тем делом, которое им подходит.

Наконец, впереди показывается конус Хэнкок-билдинг, пронзающий небо. Его черные балки будто гонятся друг за другом до самой крыши, то пересекаясь, то сплетаясь воедино.

Мы переступаем порог и оказываемся в вестибюле с его блестящими, полированными полами и стенами, покрытыми граффити. Нынешние жильцы дома оставили их как своего рода реликвию. Это место лихачей, потому что именно они полюбили здание за его высоту и еще, как подозреваю я, за его непохожесть. Лихачам понравилось заполнять шумом тихие и пустые этажи.

Зик тычет указательным пальцем в кнопку лифта. Нам нужен 99-й. Пока лифт поднимается, я закрываю глаза. Я почти вижу темную пропасть под ногами, лишь тонкий пол отделяет меня от падения. Лифт вздрагивает, затем его двери открываются.

— Спокойно. Мы делали это тысячу раз, — усмехается Зик.

Я киваю. Сквозь щели в потолке внутрь врывается воздух, и видна яркая синева неба. Я плетусь за остальными к лестнице, не в силах заставить свои одеревеневшие ноги двигаться хоть немного быстрее. Нащупываю ступени и сосредоточиваюсь. Надо мной неловко карабкается Шона.

Однажды, когда Тори набивала мне татуировку на спине, я спросил у нее, не считает ли она, что мы — последние оставшиеся люди на Земле. «Возможно», — буркнула она. Но здесь, на крыше, действительно ощущаешь себя единственным живым существом. Смотрю на здания, расположенные на границе болота, и мое сердце начинает ныть. Как будто этот вид вот-вот расплющит меня.

Зик бежит к блоку зип-лайна и пристегивает к стальному тросу строп. Придерживает его, чтобы он не соскользнул вниз, и зовет Кристину.

— Все к твоим услугам.

Кристина размышляет вслух:

— Как мне съехать?

— Назад, — говорит Мэтью. — Я бы хотел проехаться, глядя вперед, чтобы не намочить штаны. Не хочу, чтобы ты мне подражала.

— Эх, ты.

Потом она забирается в строп — ногами вперед, животом вниз, чтобы видеть удаляющееся здание. Я содрогаюсь и отворачиваюсь. А все они, по очереди спускаются: Кристина, Мэтью и Шона. Их радостные вопли разносятся по ветру, как крики птиц.

— Теперь ты, Четыре, — толкает меня Зик.

Я мотаю головой.

— Давай, — улыбается мне Кара. — Покончим с этим одним махом.

— Нет, — отвечаю я. — Езжай ты. Пожалуйста.

Она глубоко вздыхает и протягивает мне урну. Металл теплый, от многочисленных прикосновений. Кара лезет в строп, и Зик потуже затягивает его на ней. Она скрещивает руки на груди и отправляется в полет: над аллеей Лейк-Шор, над городом.

Сейчас на крыше — только я и Зик.

— Вряд ли я смогу, — бормочу я.

— Конечно, сможешь, — убеждает меня он. — Ведь ты — Четыре, легендарный лихач.

Подхожу ближе к краю крыши. Хотя я стою в паре футах от бездны, мне мерещится, что я потеряю равновесие и упаду.

— Эй, Четыре, — окликает меня Зик, — ты должен исполнить то, что она сама всегда бы хотела. Она бы гордилась тобой.

Ясно. Мне уже не повернуть назад, но я до сих пор помню ее глаза и ее улыбку, когда она поднималась со мной на колесо обозрения.

— Как спускалась она?

— Лицом вперед, — отвечает Зик.

— Отлично, — я передаю ему урну. — Прицепи ее за мной, ладно? Только сначала открой.

Залезаю в строп. Мои руки дрожат. Зик стягивает ремни на спине и ногах, потом закрепляет позади меня урну и открывает ее, чтобы пепел разлетелся в одну секунду. Я смотрю вниз, на аллею Лейк-Шор, сглатываю и отталкиваюсь. В какой-то момент мне хочется все переиграть, но поздно, — я несусь навстречу земле. Я ору так пронзительно, что возникает желание заткнуть себе самому уши. Мой крик живет во мне, наполняет мою грудь, глотку и внутренности.