Павел Брыков - Томас

Эх, какого бы художника вспомнить? Такая фигура намалевалась перед его глазами, что золото. Больше, наверное, подойдет Малевич. Да, Малевич. Не в смысле квадрат, а просто фамилия говорящая. «Опель» выбуцнуло на самую середку перекрестка, а сзади пристроилась потерявшая свой блеск «бэха». Бампер погнулся, фары спереди и стопари сзади — разбиты. Обновилась, так сказать... Но гвоздем представления был не бумер, а другие две машины. К «пятерке» прилип наш знакомый Ослик. Горбатенькое создание заимело морду английского бульдога, задок шарпея, а тело... Да не было никакого тела! После удара о наковальню рожица машины сразу перешла в филейную часть! В хвосте паровозика красовался молот — серебристая «хонда».

Водитель «опеля», обхватив ладонью свой крепкий подбородок, почувствовал, что по его лицу течет нечто вязкое. Вот тогда-то он и произнес воистину пророческие слова: «Всё не то, и всё ни так!». Выругавшись, он достал из кармана брюк платок, зажал им нос и перенес свое внимание с неодушевленных предметов на одушевленные.

Рядом с инсталляцией расположились актеры: крепкого вида молодой парень — это был Рома Смехов и водитель «запорожца». Томас. Левая рука Романа в воздухе производила кругообразные движения — со стороны невольно казалось, что он крутит мясорубку. А второй рукой он схватил Томаса за нос. Рядом с парочкой стоял серый, как больничная простыня, усатый старичок. Он бормотал: «Он н-н-н-не винн-н-новат, он н-н-н-не в-в-в-винн-н-новат».

В голове водителя «Опеля» что-то щелкнуло. Подойдя к крепышу, он положив ему руку на плечо и сказал: «Не надо». Хлеборез оглянулся. Если бы иностранец был невысоким, Рома продолжил бы свое занятие и дальше, но так как гостя нашего хлебосольного края родители сантиметрами не обидели, состоялся зрительный контакт.

Привожу диалог почти полностью, убрав самые забористые слова.

— Шо тебе?

— Ему больно.

— Шо?

— Ему больно, говорю, — иностранец говорил почти без акцента, только букву «р» смягчал. — Нос оторвете.

— Нет, паря. Ему сейчас щекотно, а больно будет очень скоро. Поверь.

— Я верю, но лучше отпустить. Милиция приедет... Зачем лишние проблемы?

Взгляд Ромы затуманился, внутри его головы явно начали шелестеть мысли. Мясорубка перестала вертеться. Все в мире застыло. Хватка ослабла.

Томас, освободившись от захвата, отшатнулся. Достав платок, он закрыл им покрасневший нос и вытер невольно брызнувшие слезы.

Рома кивнул иностранцу:

— Согласен. По горячке можно и дров наломать.

Повернувшись к водителю бульдога-шар-пея, он ласково продолжил:

— Мужик, ты попал.

— У меня дени есть, — ответил водитель Ослика, не отнимая платка от лица.

— Шо?

— Говою, дени есть, — повторил Томас, посматривая на Рому поверх батистовой ткани.

— Деньги есть? Ты, — дебил! Может у тебя второй бумер есть, и ты мне его дашь, пока я этот сделаю?

Томас промолчал, но тут вылез Сергеич и почти прокричал:

— Он н-н-н-не вин-н-новат.

Вот уж какие Рома не любил разговоры, так про то, кто виноват, а кто нет.

Смехов лет с четырнадцати мысленно всех окружающих называл уродами. Этот титул носили мама — медсестра в стоматологии, дед, как писали советские бюрократы «ветеран ВОВ», младшая сестренка. Это ещё не всё. Уродами были родственники, знакомые, однокашники, учителя... Да что мелочиться? Почти все жители нашего Городка-на-Суше! Когда Рома ходил по улицам, то каждому в лицо (опять же про себя) шипел: «Урод!». И ему было начхать, какая внешность у тех, кто шел навстречу. Дело в том, что жить проще, когда всех считаешь уродами. Пусть у тебя не хватает соображалки быстро решать задачи, грамотно писать или знать, в каком году Дантес заколол Мартынова. Можно не слыть умником — это не главное. Главное — не быть уродом. Надо быть таким, как старший брат, друзья по двору, как Шварц или Слай. Надо быть настоящим крутым мужиком. И скажите, пожалуйста, спрашивал себя Рома, причем здесь виновен или не виновен? Если родился уродом, то ты по жизни страдалец и терпила. Уроды, они всегда... Ну, вы поняли.

Возвращаемся на место аварии.

— А мне похер, кто в-в-вин-н-новат! — ответил Хлеборез Сергеичу. — Мне похер! Я сам решаю, кто виноват!

Кстати, у Ромы была не очень понятная привычка. Когда он «выяснял отношения», «вел базар», «перетирал» или просто поднимал на кого-то голос, то смотрел сопернику не в глаза. Он ухитрялся смотреть далеко в бок, так, что визави видел только вытаращенные белки глаз, краешек роговицы ну и мутный зрачок, нацеленный на Камчатку, но при том, все понимали, что Хлеборез смотрит как бы вперед. Зрелище было неприятное и из-за своей нелогичности жутковатое.