Павел Брыков - Томас

— Мадмуазель ещё не разучилась краснеть? Последние лет сорок я с такими не встречался... У нас много работы.

— Я многое ещё не разучилась делать.

— То, после чего покраснею я?

Ощутив, как сильно её сжали руки, Леся невольно ахнула, вот только женскую логику не понять — вместо того, чтобы ответить поцелуем, она отстранилась и, не мигая уставилась на Томаса. Они смотрели друг на друга, словно виделись в первый раз. Леся подумала, почему она раньше не замечала, как блестят его угольно-черные глаза, какие у него длинные ресницы, и это при светлых волосах! Глаза Томаса были как две неосвещенные солнцем планеты на мертвом фарфоровом лице. Леся вдруг задалась вопросом: кто этот незнакомец? Чего от него ждать? Почему, несмотря на возраст, — а на вид ему было лет тридцать пять — он до сих пор одинок? И одинок ли он? Не гулена, не тупица, чувствуется мужской крепкий стержень, но при этом почему-то кажется, что в его душе когда-то давно поселились три проклятые ведьмы — Тоска, Боль и Отчаяние... Почему он их не гонит? Что скрывает? Чего боится? И боится ли он? Разве может испытывать страх тот, у кого в полночь в зеницах очей тлеют угольки таинственных неведомых костров?

Мама наделила Лесю звериной интуицией. Ей не надо было много времени, чтобы нутром просветить чужака и вынести приговор — хороший ли перед ней человек или плохой. Взгляд, слово, поступок, мысль, и всё — собеседник срисован, вывод сделан... Но сейчас эта задача ей оказалась не по плечу — перед ней сияла Тайна во всем своём великолепии.

Томас понимал, что происходит с Лесей и поэтому открылся насколько смог. Чертыхальски нечего было скрывать, поэтому он, не мигая, распахнул душу, желая только одного — чтобы она выдержала его взгляд. И Леся вынесла это испытание. Почти. Она не могла описать то чувство, которое ни с того, ни с сего захватило её. Только что она пыталась найти ответы на так и невысказанные вопросы, и вдруг в её голове что-то сухо, как бич пастуха, щелкнуло, она моргнула, и в голове всё стало ясно, понятно. Наверное, так себя чувствуют люди, очнувшиеся после гипноза. Конечно же, Леся не распутала весь клубок загадок, но максимально приблизилась к этому...

Томас ждал приговора.

«...наверное, можно прожить рядом с близким человеком много лет так и не познав подобной откровенности», — думала Леся. Ей почему-то стало стыдно и так неловко, словно она наблюдала за Томасом в тот момент, когда он обнажен и по-детски раним. Она моргнула второй раз и засмеялась, а когда ресницы дрогнули в третий раз, Леся крепко-крепко поцеловала Томаса. Он ответил, обняв её до хруста...

И вдруг всё ушло. Как вода в песок, как меч в ножны, как старый день уходит на запад. Страница перевернута, река течет дальше, чудо исчезло, но оно — чудо — не растаяло без следа. Жизнь человеческая — это хаос атомов, неисчислимое количество вариантов событий и ежесекундная пытка выбора куда идти, что сказать, сделать или, наоборот, не сделать и не сказать. Во всей череде фактов, событий, речей, снов, страданий, удовольствий, есть свой неуловимый, туманнообразный, вечно ускользающий смысл, но в тот момент, когда женщина смотрит в глаза мужчины, пелена вдруг спадает и наступает кристальная эфирная ясность бытия.

Олесина душа приняла истину: какие бы тайны Томас не скрывал, сейчас он ей не опасен. Тот, у кого плещется такая скорбь в глазах, не может ударить собаку или обидеть беззащитного человека — это главное.

А остальное можно простить.

Так, что у нас по календарю? Суббота! Выходной!

Антонина Петровна с утра в приподнятом настроении. Её ждут: первый скорый завтрак, полив огорода, второй завтрак — поплотнее. После пятой за утро сигареты — прополка, сбор огурцов, рассада клубники и прочие мелочи. Но самое главное — приём дорогого гостя.

Давайте я опущу подробное описание пасторальных будней и начну рассказ со скрипа калитки и лая собаки. Охранником у баронессы был ценный зверь. Приблудился год назад — прибежал на огород и стоит возле розария, увешенный репейником как орденами. Глазки строит. Видно, что голодный, но не клянчит. Антонине Петровне стало жалко беднягу. Накормила, выделила в сарае угол, и пёс остался жить. Отзывался на клички Васька, Шарик, Бобик. Особенно ему нравилось, когда новая хозяйка звала его Арчибальдом. Пса распирало от гордости, ходил по двору важный, даже хвостом вилял по-царски. Но аристократическим именем его звали редко, чаще просто — Джеки Член. Такую кличку пёс получил от домработницы Кати. Ещё она в сердцах добавляла: «Этот твой пёс-приблуда — ссущее наказание!». Кашу и хлеб Джеки Член ел не зря — исполнял роль звоночка исправно. Гавкал на прохожих как оглашенный, не любил велосипедистов, машины и, конечно же, кошек. Но чужих. Тех, которые харчевались у Антонины Петровны, благосклонно терпел.