Павел Брыков - Томас

— Увольте, Князь. Этой публике не до сантиментов — всё сожрут и вам не оставят.

— Заметил. Стариков задвинули. Думают легкое это дело — править... А всё же остались бы, с вами веселее.

— Не могу — дела. Взвалил на себя заботу о воспитании одной грешной души — не в силах отказать.

— Победи в малом и покоришь весь мир?

— Истинно так, — сказал Петр Алексеевич, кланяясь. — Мог бы отказаться, да некому под руку сказать: «Pietro, lascia de donne e studia la matematica[1]».

Доля секунды понадобилась Григорию Ефимовичу, чтобы докопаться до смысла сей аллюзии, а когда шарада была разгадана, Князья посмотрели друг на друга и рассмеялись. Правда, тут же замолчали, оглянулись по сторонам — заметил ли кто? Было бы совершенно не charmant так демонстрировать свое неуважение к гостям, но площадь перед Дворцом уже опустела — Князья и их подруги занимали свои места, готовясь к премьере века. Свидетелями были только стоявшие навытяжку у дверей военные в мундирах дивизии «Шарлемань».

Григорий Ефимович, сжав Кропоткину руку повыше локтя, сказал:

— Удачи в делах ваших, дружище.

— И вам того же, Князь... Не знаю, как всё пройдет, но лучше не задерживайтесь допоздна. Мало ли, что... Мой Томас способен такое отчебучить.

Кропоткин наклонился и, понизив голос, сказал на ухо старому другу:

— Гриша, сознаюсь, приснился сон престранный. Что этой ночью у нас мельница взорвется, и над Городком начали летать мешки с мукой. Паника, вьюноши и барышни визжат, ручки заламывают — кошмар! Во все стороны феррари и порши, как те тараканы, разъезжаются, а сверху на них мешки с мукой. Взрывы столбом... Глаз не отвести — так красиво...

Пётр Алексеевич развернулся и вразвалочку пошел прочь от Дворца, что называется: пост сдал — пост принял.

Когда в воображении Григория Ефимовича ожила картинка со столь необычными артиллерийскими снарядами, и перепуганными Князьями, а потом вдруг его осенила догадка, кого на самом деле Кропоткин имел в виду, рассказывая анекдот про математику,то, уже не стесняясь, загоготал в полный голос.

Русский хохот разнесся над Европой.

Гости во Дворце притихли.

После секундного замешательства стали дальше хрустеть крахмальными воротничками, обмахиваться веерами, словно ничего не произошло...

Вытащив из кармашка платок, Великий Князь Московский промокнул глазки.

— Ну... От... Зараза... Попробуй, переделай таких... Рюрикович. Наша порода!

[1] «Pietro, lascia de donne e studia la matematica» (итал.)- «Петр, оставь женщин и займись математикой» Эту фразу одна венецианка однажды сказала Жан-Жаку Руссо, обратившись к нему по имени Zanetto. Руссо, Исповедь, (ч.2 кн. 7) Петр Алексеевич сей анекдот переиначил на свой лад.

Вернувшись домой, Петр Алексеевич заслушал доклад охраны. Затем, спросив у Антонины Петровны, где Чертыхальски, пошел к нему в комнату. Томас дремал, закинув руки за голову. Когда Князь вошел, он сделал вид, что спит. Петр Алексеевич приоткрыл дверь и постоял немного, пока глаза привыкали к темноте.

— Всё, я свою партию спел, — сказал Князь,присаживаясь на кровать, — теперь ваш выход. Не подкачайте, Томас... Я зачем пришел. Мне пора. А вы молодец, Тихоня, молодец. Правильно жили, многое успели сделать, и сделаете ещё, я знаю. Понимаю, не довольны...

Князь поправил плед, лежащий на коленях Чертыхальски.

— Я бы с радостью хотел оказаться на вашем месте, но я — не вы. Мне не дано смешивать коктейли судеб народов. Разрушать — вот это да, не отнять. Вы думаете, вам одному тяжело? У вас пруссаки, а мне за революции ещё расхлебывать... Но живу как-то... Привык уже.

Князь встал, выпрямился, кивнул:

— Честь имею.

Кропоткин хотел уже выйти, но вдруг замер на пороге...

Обернувшись, Пётр Алексеевич увидел в полосе света Тихоню. Глаза его были открыты — Томас смотрел в потолок.

Князь кашлянул.

— Слушайте, голубчик, отдайте Лесю, а. Ведь хорошая девушка... Далеко пойдёт...

Томас одними губами прошептал:

— Забирайте.

Князь вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Ни с кем не попрощавшись, он покинул дом баронессы. На улице его уже ждали. Леся подобрала походный наряд: джинсы, байковую клетчатую рубашку, кеды, за плечами рюкзак, в котором поместились все её оставшиеся после пожара вещи.

Вытащив из петлицы фрака белую хризантему и вручая её Лесе, Князь сказал:

— Ну что, красавица, в путь?

Стянув туфли, Петр Алексеич зафутболил их в кусты. Снял носки, развязал галстук-бабочку, сдвинул цилиндр на затылок, и, взяв Лесю под руку, он повел её по улице. Если бы в этот миг кто-то посмотрел в окно, то мог подумать, что под фонарями идут, ни дать ни взять: комсомолка-красавица и опереточный герой — «да я шут, я циркач, так что же?»...