Вионор Меретуков - Тринадцатая пуля

Сбылись предсказания Полховского: сгорела двенадцатикомнатная дача, а сам драматург на старости лет поступил в лесорубы на Соловках.

Надо было спасать верного друга Ваську.

Я бросился искать вход в сталинский кабинет. Я простукивал стены черенком кухонного ножа, отодвигал от стен диваны, шкафы и тумбочки, поднимал напольные ковры, но все было напрасно: входа не было. Слава с изумлением взирала на мои телодвижения.

Я вылетел на лестничную клетку и позвонил в соседнюю квартиру.

— Я ждал вас, — открывая дверь, важно произнес Берия, — у меня к вам дельце.

Мы прошли по коридору в кабинет, похожий на тот, какой я видел у Сталина прежде — с мрачной министерской мебелью первой половины двадцатого века.

Берия сел за стол и жестом указал мне на кресло.

— А где люди, которые здесь раньше жили? Это была, помнится, квартира стариков Блюменталей?.. — поинтересовался я.

— Кого? Блюменталей? Стариков Блюменталей? Не знаю… Наверно, переехали…

— На Соловки?..

— Очень может быть! И в этом повинны вы! Кто меня выгнал из дому? Не мог же я ночевать на улице? Еще вопросы есть?

— Есть! По какому праву…

— О, Господи! — поморщился Берия. — Только без воплей. Терпеть не могу, когда мужчина ведет себя, как баба…

— Освободите драматурга Бедросова!

— Не надо кричать… Освободить-то можно. Почему не освободить? Только и от вас потребуются определенные уступки…

— Выступить в печати?..

— Какая глупость! Это мы сделаем за вас…

— Тогда что же? Говорите!..

— Вы должны написать портрет Иосифа Виссарионовича Сталина. Вы — знаменитый на всю Европу художник, и это будет вашим вкладом в наше великое дело строительства коммунизма. И портрет, написанный вами с натуры, должен будет убедить всех, что наш вождь — это реальный человек, который вернулся к управлению страной в трудное для народа время.

— И вы освободите Бедросова?

— Немедленно!

— Так освобождайте!..

— Таким тоном со мной может разговаривать только один человек во всем государстве! И это не вы.

— Хорошо, я согласен.

— Так-то лучше… Какой вы все-таки трепетный, Андрей Андреевич! Добро бы этот Бедросов был действительно приличным драматургом… Засранец он, этот ваш Бедросов, вот что я вам скажу. Знали бы вы, что за книгу он написал! Вонючую книгу! Хорошо, что мы вернулись, а то, еще чего доброго, ее напечатали бы эти ваши говенные демократы… Сплошная порнография… Все про клозеты да про говно… про клозеты да про говно… читать не хочется… Пакостная книга! Я прочитал без интереса…

Берия поднял трубку и сердито прокричал в нее что-то по-грузински.

— Сегодня же, — сказал он мне, положив трубку, — ваш друг будет в Москве. А теперь за работу, товарищ! Дело делать надо! Дело делать!..

— Когда приступать?

— Так сейчас же и приступайте!

— А где… этот?..

— Кто?

— Объект…

Берия нахмурил брови:

— Товарищ Сталин, как всегда, работает! Возвращайтесь к себе, подготовьте холст, кисти, краски… ну и все остальное… и ждите…

Я вернулся к себе. И принялся ждать. Ждать пришлось недолго.

Грохот потряс дом.

Казалось, взорвался пороховой склад.

Мы со Славой стояли, прижавшись друг к другу, как молодые влюбленные перед разлукой навеки. Нас, как красный туман, окутывала кирпичная пыль. Мы задыхались и надрывно кашляли. Потом пыль стала оседать, и в стене обнаружился пролом, из которого, спотыкаясь об обломки кирпичей, вышли перепачканные, грязные и потные соратники Сталина: Каганович с киркой, Ворошилов с лопатой и Хрущев с ломом.

— Где здеся ентот пидарас херов? — плюясь красной слюной, спросил Никита Сергеевич.

Обычно хладнокровная Слава завизжала, как умалишенная. Она издавала настолько пронзительные звуки, что тройка в панике, толкаясь, полезла обратно в пролом.

Когда они покинули поле боя, Слава перешла сначала на самоварное шипение, потом на сип, а потом тихо заплакала у меня на плече.

— Андрэ, увези меня отсюда, — рыдала она, — о, если бы я знала, что ждет меня в стране большевиков, никогда бы не покинула родину!

— Слава, успокойся, — гладил я ее по белокурой головке, — скоро все решится. А сейчас иди, — и я тихо добавил: — собирай вещи.

Опять я поразился тому, что Хрущев жив. Ведь видел же я, видел ворчащего ворона на его мертвой груди! Значит, эти монстры действительно бессмертны? И все же стоило попробовать…

Я забежал к себе в кабинет за маузером, уложил его на дно чемоданчика, потом перешел в мастерскую, поверх маузера положил в чемоданчик краски, палитру, кисти, взял под мышку мольберт с холстом и вернулся к пролому в стене.