Вионор Меретуков - Тринадцатая пуля

Я пребываю в растерянности. Я не знаю, что мне делать. Начинать срочно верить в Бога? Не получится: слишком поздно. Не успею приучить себя к мыслям о загробной жизни. Хотя так и тянет в это поверить.

С тех пор как мне стал известен почти точный день моей смерти (хотел написать "кончины", но это слово мне кажется еще более мерзким), весь мир вокруг меня уже существует как бы сам по себе. Непреодолимая стена уже встала между мной и внешним миром.

О смерти всегда думать тяжело. Даже в молодости, когда она вообще представляется нереальной. И не верь тем, кто утверждает, что не боится смерти. Это либо дураки, либо лжецы.

Итак, Господь, увы, отпадает… Это такая жалость, что… Согласись, насколько легче было бы умирать, если бы я с детства знал, что после смерти весь я не умру, и душа моя, покинув одно тело, переберется на другое?..

В то же время, так вышло, что мне, в силу определенных обстоятельств, не раз доводилось присутствовать при последних минутах умирающих, которые веровали в Бога — а значит, и в загробную жизнь. И я видел, что они расставались с земной жизнью столь же неохотно, как и их безбожные коллеги по несчастью.

Так что, мое положение безнадежно.

Андрей! Ты много пьешь. Это меня удручает. Хотя с другой стороны, я всю жизнь был почти трезвенником, и что? Моя жизнь не сложилась, как может не сложиться и у тебя, независимо от того — будешь ты пьянствовать или нет.

Странные слова в устах любящего отца, не правда ли? Из этих слов ты поймешь, что твой отец всегда был человеком свободных — даже, возможно, слишком свободных, — взглядов, но мне приходилось это тщательно скрывать. И это касается многого другого. Такое было время…

По этой же причине я вынужден был воспитывать вас с братом так, чтобы вы приучились поменьше задавать вопросов. К счастью, кажется, мне это не удалось, и вы росли чрезвычайно пытливыми мальчиками, да и время, слава Богу, изменилось.

Ты знаешь, я сорок лет проработал в органах. Не знаю, стоит ли тебе стыдиться такого отца… Но, даю тебе честное слово, ты нигде не найдешь моей подписи, за которую пришлось бы краснеть порядочному человеку.

Да, моей подписи нет… Ты вправе спросить, как это стало возможным? Оказывается, возможно, сыночек мой… И тем не менее… Я служил режиму, сущность которого понял очень давно…

Я ненавидел не только Сталина, но и всё, что было связано с идеей коммунизма. Ты спросишь, тогда почему ты, отец?.. Как ты мог?.. Как ты связал себя с преступниками? То-то и оно, что далеко не все были преступниками… Да и понял я это не сразу… И потом. У меня была семья… У меня были сыновья, которых я любил и люблю… Понимаю, это не очень сильное оправдание в глазах тех, кто живет в другое время и у кого нет детей…

У меня есть ряд нелицеприятных вопросов к Создателю, если предположить, что Он существует.

Почему Он, создавая человека, не сделал его бессмертным?

Почему Господь обрек людей на не знающие конца страдания, в сравнении с которыми муки распятого Иисуса, приколоченного ржавыми гвоздями к деревянному кресту, представляются едва ли не развлечением, вроде игры в городки?

Если Господь обессмертил человеческую душу, вкладывая ее в без конца тиражируемую оболочку, в плоть, изъедаемую в течении жизни болезнями и физическими страданиями, то чем объяснит Он эту свою жестокость, если при этом Библия лицемерно говорит о Его бесконечном милосердии?

А ведь люди страдают от рождения…

Ссылки на то, что испытаниями Он закаляет человека, представляются мне со стороны воображаемых оппонентов совершенно неубедительными.

Почему бы Богу, вместо того чтобы коварно и садистски мучить человека обещаниями о сладком вечном загробном времяпрепровождении, не осыпать его благодеяниями в виде блаженства и райского наслаждения еще при его земной жизни?

Впрочем, если моя душа бессмертна, и она скоро окажется либо в раю, либо в аду, поверь, я найду способ с тобой связаться и рассказать тебе, что здесь и как. Недаром я сорок лет проработал на Лубянке. Вообще-то ужас мой перед лицом смерти словами не передать… Язык мой беден. Эта тема словами не передается. Может быть, музыкой?.. Вроде колыбельной?..

Только заглянув в холодные, бесстрастные глубины, понимаешь, что такое животный страх перед неизбежным исчезновением… Перед небытием.

У Льва Толстого есть интересная мысль, лишний раз подтверждающая, что все гениальное просто: "Умрешь — все кончится. Умрешь и всё узнаешь — или перестанешь спрашивать". А еще говорят, что у классика полностью отсутствовало чувство юмора!