Инна Александрова - Школьная история, рассказанная самоубийцей

На большой перемене мы с Риткой ходим в столовую. Духам и мёртвым еда ни к чему, – так, баловство, – приятно вспомнить, как это бывает, но можно и не есть. Я никогда не ем одна, – только с ней за компанию. Дома тоже не ем, потому что Поля не готовит. Но в школьной столовой могу перехватить пирожное или ещё что-нибудь… Еда здесь хорошая, не то, что в мире живых. Когда я была жива, в столовой вечно готовили какую-нибудь гадость. А теперь всё красивое, вкусное… пирожное со взбитыми сливками, украшенное вишней, конфеты и торты, компот… Ритка всегда берёт одни сладости. Здесь это можно, – никто не ругает, и платить ничего не надо. Всё-таки странно устроен мир. Живые, случается, голодают, а у мёртвых есть то, что им совсем не нужно…

Перекусив, мы с Риткой выходим на улицу прогуляться. Внутренний двор – квадратная асфальтированная площадка без всякой растительности; нам там не интересно, и мы идём дальше, – за пределы двора, туда, где виднеются облетевшие деревья и стоят девятиэтажки, выкрашенные в пастельные тона: бледно-зелёный, бледно-жёлтый, светло-серый…

За школой тот же надоевший пейзаж, что и всюду. На улице промозгло, холодно. Небо над городом пасмурное, серое; похоже, здесь никогда не светит солнце… Но разноцветные дома вносят в обстановку некоторое разнообразие; мне хватает и этого, – иначе стало бы совсем скучно…

Я стараюсь не отставать от Ритки. Когда я одна, мне бывает трудно вернуться обратно. Здесь легко заблудиться: всё постоянно меняется; стоит отвернуться – и школы уже нет, а на её месте какие-нибудь другие здания: иногда это университет, а иногда – ещё одна школа, только чужая… Я была и в университете, и в этой чужой школе. Странно то, что, стоит только мне туда зайти, – и я забываю, что учусь совсем в другом месте. Я иду в какую-нибудь аудиторию или в класс, сижу на уроках, слушаю лекции, – никто не удивляется, как будто я училась у них всегда. Другие школьники и студенты, наверное, такие же заблудившиеся души… Но в моей школе меня ругают, когда я опаздываю или пропускаю уроки. Поэтому я стараюсь вернуться вовремя, – чтобы попусту не злить учителей…

Иногда я спрашиваю Ритку: кто такие наши учителя?.. Но Ритка молчит; то ли не знает, то ли об этом говорить запрещено. Я догадываюсь, что учителя – не обычные духи. Они не такие, как Поля и те, кто превращается в наших родных. Они не живые и не мёртвые, и, похоже, вообще не люди. Иногда, конечно, случается, что спящий или мёртвый, бывший при жизни учителем, по привычке приходит в школу и начинает вести урок. Таких никто не прогоняет; но они в меньшинстве, а большинство – другие. Мне они кажутся более умными, более знающими, чем мы. Им известно нечто такое, что от нас скрывают. На уроках я почти всегда забываю, что умерла. Осознаться там труднее всего. Учителя умеют создать иллюзию, что всё вокруг происходит на самом деле. Что мы и в самом деле учимся, а оценки и экзамены – это нечто реальное и важное. Хотя обычно на уроках все несут полную чушь: обрывки текста из старых учебников, застрявшие у кого-то в памяти, искажённые и перемешанные, как в бреду…

Я часто думаю: зачем это всё? Зачем существует школа, зачем мёртвые ходят туда вместе с духами и спящими людьми?.. На эти вопросы у меня нет ответов. Я не знаю, и другие не знают, почему в этом мире мы рядом…

Спящие часто попадают к нам. Большинство из них не знает, что это сон, и принимает всё за чистую монету. Таких легко обмануть и напугать. Но есть и осознанные, – те понимают, что спят… Среди них встречаются самые разные люди. Есть такие, кто думает, что сон – это просто картинки в голове, поэтому здесь можно делать всё, что заблагорассудится. Я их боюсь: иногда они нападают, решив поиграть в войну… Убить по-настоящему здесь никого нельзя: ведь это не мир живых; но они могут в нас стрелять, могут ударить мечом или кольнуть шпагой, а это больно… Раны здесь быстро затягиваются, – как только отойдёшь в сторону; тело у каждого такое, каким он его помнит. Но боль вполне ощутима; мы ведь ещё при жизни привыкли, что, если поранишься, бывает больно… Сначала я старалась держаться от спящих подальше: мало ли, что у них на уме. Потом научилась пугать их: превращаться в страшное чудовище…

Дело было так. Я шла по школьному двору. Чуть поодаль, за серыми облетевшими деревьями, по серой асфальтированной площадке прогуливался спящий. Это был черноволосый мужчина лет сорока, одетый в строгий костюм – тёмные брюки, такой же пиджак, белоснежную рубашку и галстук. Возможно, наяву он занимал ответственный пост: был директором или каким-нибудь начальником помельче… Лицо спящего было чрезвычайно серьёзным, лохматые брови сошлись на переносице, а чёрные колючие усы недовольно топорщились, как у потревоженного таракана. На поводке спящий вёл собаку. Вот из-за этой-то собаки всё и началось…