Макс Фрай - Зеленый. Том 3 [litres]

Стефан пьёт кофе и собирается с мыслями. Ему сейчас нелегко, потому что одними словами и бодрой интонацией не обманешь, надо искренне верить, что всё поправимо. Вообще не проблема, а полная ерунда.

Наконец он отвечает:

– Нынче ночью у города окончательно сдали нервы, и Нёхиси ломанулся за мной. Собственно, правильно сделал, интересы города в приоритете; хороши бы мы были, если бы остались тут такие красивые без него. Но от прыжков во времени Нёхиси снова обрёл всемогущество; ну, этого следовало ожидать. Прошлому от его всемогущества никакого ущерба, всё равно того дня давным-давно уже нет. Но вернуться всемогущим в наше объективно существующее сегодня было бы полным безумием. Нёхиси и не стал. Спасибо ему за это. Конец света – утончённое развлечение на любителя. А я парень простой.

– Да я тоже, пожалуй. Не надо нам тут никаких концов.

– Вот и Нёхиси так считает. Я вообще-то был не против рискнуть…

– Серьёзно?

– Абсолютно. Как по мне, лучше уж конец света, чем объясняться с тобой, куда подевался твой друг.

– Всё-таки ты меня здорово переоцениваешь, – польщённо говорит безымянный. – Конец света я устраивать не умею. И вряд ли когда-нибудь научусь.

– Да не то чтобы переоцениваю. Скорее трясусь над тобой, как наседка. Не хотел лишний раз огорчать.

– Ну знаешь, апокалипсису я бы тоже не особо обрадовался. Мне любая мелкая неисправность поперёк горла, а тут целый мир сразу взять и на хрен сломать! Хотя если бы к апокалипсису прилагался Нёхиси, чёрт его знает, может нормально зашло бы. Он умеет меня утешать.

– Вот именно, – невольно улыбается Стефан. – Примерно так и я рассуждал. Ладно, что сделано, сделано. Мы с Нёхиси решили не рисковать. Договорились, что я просто снова проверну номер с бубном, как в прошлый раз. Если в контракт будет вписано отдельным пунктом, что Нёхиси обязуется не причинять вред реальности, он её даже если захочет, не повредит.

– Всё-таки бюрократия – страшная сила, – вздыхает безымянный. – Не понимаю, почему она так чётко работает в магии, хоть убей!

– Ну так сила слова же! – объясняет Стефан. – Тем более, письменного. Любимый мой инструмент. Я грамоте очень поздно научился, лет двести к тому моменту в человеческом мире шаманом прожил. И отнёсся к буквам, как к новой разновидности магии; строго говоря, изначально они так и были задуманы, я просто сразу самую суть ухватил. Короче, в моём представлении письменность – чудо, поэтому у меня контракты и соглашения безупречно работают. Знал бы ты, как меня до сих пор от них прёт!

Для того, кто ещё очень ясно и остро, не абстрактно, умом, а всем телом помнит, как жил в человеческой шкуре, странно быть нынешним мной – безмятежной, невзирая на обстоятельства, ослепительной ласковой тьмой, заключённой в привычную старую форму, которая из досадной помехи вдруг стала желанной опорой, и это конечно отдельно смешно.

Если доверять ощущениям, я сейчас одновременно иду и лечу, и плыву, проявляюсь и таю, падаю с неба ледяным ноябрьским дождём, поднимаюсь стылым поземным туманом вдоль крутых речных берегов, плачу, смеюсь, задыхаюсь, прорастаю обречённой предзимней травой. А по факту, просто сижу на холме, настоящей, убедительно твёрдой, неудобной с отвычки человеческой задницей на холодной, как камень земле. У меня за пазухой фляга, скорей всего, с ромом, если он ещё не успел ни во что превратиться; можно проверить, да лень. Я устал, у меня слишком много сил, я сейчас очень остро счастлив, мне бесконечно больно, и это красивое сочетание. Когда я счастлив, я – бескрайнее море, когда мне больно, на этом море поднимается шторм.

Я поднимаюсь к небу, как волна поднимается, но при этом остаюсь на земле, как море, которое тоже всегда остаётся на месте, не выплёскивается, как вода из таза, никуда не девается даже в шторм.

Всякий шторм, – понимаю я, поднимаясь невозможной волной, не-волной, – вовсе не выражение ярости, а просто попытка моря дотянуться до неба, в которое оно по уши влюблено. Заведомо обречённая, но кого это парит, нам ли с морем бояться, что не получится. Когда ты полон любви, невозможно снова и снова не пробовать; когда ты – море, нет такой неудачи, которую нельзя пережить.

Я бушую, как море и одновременно остаюсь на земле, достаю из кармана флягу, начинаю откручивать пробку; это простое, привычное действие мгновенно приводит меня в чувство, и я говорю вслух, обращаясь к Стефану, как будто он сидит рядом, а не шлёндрает невесть где: