Макс Фрай - Желтый

Но она не поэтому решила не ссориться с Руди. Просто хотела, чтобы он оставил ее в покое до самого начала концерта. И никого к ней не приставлял. Впрочем, если приставит, черт с ним, пусть топчется в коридоре. Здесь всего второй этаж, невысокий. Запросто можно вылезти в окно.

И действительно вылезла – это оказалось даже проще, чем думала. И уж всяко приятней, чем красться по гостиничному коридору, тайком, как воровка, оглядываясь по сторонам, чтобы не столкнуться нос к носу ни с кем из своих.

Спросила какую-то жирную старую тетку в вязаной шапке до бровей, где у них тут ближайший супермаркет; оказалось, практически за углом. Добежала, затарилась. Сперва взяла две бутылки виски, но, прочитав объявление, что алкоголь продается только до восьми вечера, а по воскресеньям вообще до трех, запаниковала: завтра же воскресенье! – и прибавила еще четыре бутылки. Пусть будут. Лучше больше, чем меньше. Хорошее количество – шесть. Примерно двойная смертельная доза для среднего человека – при условии, что не сблюет. Это, конечно, вряд ли, – весело думала Ванна-Белл по дороге в гостиницу. – Святое дело – сблевать. Но все равно чертовски приятно нести в рюкзаке свою смерть. Потому что пока держишь одну смерть в руках, другая за тобой не придет. Две смерти на рыло никому не положено. То есть когда у тебя в кармане заряженный пистолет, или ампула с ядом, или хотя бы шесть бутылок виски в рюкзаке, ты, можно сказать, бессмертна – пока хватит выдержки просто носить их с собой, не пуская в ход.

Так вдохновилась внезапно обретенным секретом бессмертия, что выпила совсем немного, по крайней мере, меньше, чем собиралась. И даже чуть-чуть поспала, не раздеваясь, прямо на мягком, обитом блестящей тканью диване. Очень приятно было извозюкать ботинками его голубые бока. В этом чертовом городе какая-то особо густая, неотмываемая жирная грязь.

Выступила из рук вон паршиво. Самый идиотизм, что кроме нее никто этого не понял. Публика блаженно завывала и требовала выйти на бис, организаторы порывались слюнявить руки, и даже старый хрен Руди, который, какой бы свиньей ни казался, но всегда разбирался в музыке не хуже, чем в своих сраных деньгах, был совершенно доволен. Но если даже Руди доволен такой халтурой, ебучий боже, что все они слышат? Для кого я вообще пою?

Ночью снилось какое-то отвратительное паскудство: жирные голые мужчины обступили ее кольцом, не пускали домой, где горела яркая желтая лампа, и мама, которой на самом деле никогда не было, варила земляничный компот, а на столе лежала книжка со сказками, договорились с мамой читать их друг другу вслух, когда Ванна-Белл вернется. Но между нею и ведущей к дому тропинкой толпились отвратительные престарелые мужики, гоготали, как школьники, от смеха сотрясались жирные волосатые животы, тыкали в нее пальцами: отсосешь нам на бис, тогда пропустим! Ей так хотелось домой, где мама, книжка и лампа, что почти согласилась на их условия, но к счастью на этом месте проснулась от тошноты и жадного, мучительного желания выпить. Раньше такого не было. Обычно, когда просыпалась, хотела только воды, и, конечно, сдохнуть, но это по умолчанию, сдохнуть она хотела всегда; не была бы такой трусихой, давным-давно бы отмучилась, – думала Ванна-Белл, сидя на гостиничном подоконнике с полным стаканом виски. Бац – и все. И больше ничего, никогда. Не торчала бы сейчас в этой отвратительной комнате с видом на грязную стену, низкое небо и адский электрический синий свет, который сейчас сияет так ярко, что страшно становится. Ладно, положим, мне вообще всегда страшно, это обычное дело, – с отвращением думала Ванна-Белл.

Надо завязывать, – сказала она себе. – Нет, правда, надо завязывать с выпивкой. Хрен знает во что превратилась. Невозможно жить дальше, осознавая, что вон то опухшее чудище в зеркале – это и есть ты. Что ни делай с этим смрадным куском бесполезной органики, человеком ему уже не быть. Так что лучше завязывать не с выпивкой, а с так называемой жизнью. Лучше прямо сейчас, пока мне настолько паршиво, и ум так ясно все понимает, что я почти не боюсь умереть. Потом будет только хуже. Чем дальше, тем больше нарастет жира. Дольше придется в могиле гнить.

Ее передернуло от отвращения. Невозможно поверить, что это грузное, тяжелое, бугристое, как мешок с овощами тело – мое. И мерзкая смерть, которой оно заслуживает, тоже мне достанется. Ждет меня, не дождется. Правильно, в общем, делает, спасибо, что ждет. Пусть забирает. Меня и всех остальных. Мир без людей станет лучше. Без нас он красивый. Не везде, но во многих местах.