Макс Фрай - Желтый

– Ладно, сыграем, – кивает Стефан. – Особенно вдохновляет, что не придется двести – сколько там было? Двадцать? – раз остроумно шутить. Я бы сдох. А так можно сразу перейти к делу. И честно признаться, что терпеть не могу говорить с тобой на разные неприятные темы, от которых ты тут же начинаешь растекаться таким гадским предсмертным туманом, что город, того гляди, рухнет в ничуть не менее гадские тартарары. Мне подобная перспектива совершенно не нравится. Терпеть не могу катастрофы. Не такая великая беда изредка возникающие в городе фрагменты Серого Ада, чтобы тебя из-за них до цугундера доводить. Поэтому, очень прошу, в кои-то веки просто поверь мне на слово: тебя это не касается. Совсем. Сами справимся. Собственно, уже много лет отлично справляемся. Практически изо дня в день.

Он еще очень долго может так говорить. И звучать все убедительней с каждым словом. Быть убедительным – его главный талант, отточенный до совершенства веками практики. Я уже вот прямо сейчас начинаю думать, что Стефан, конечно, прав. На его месте я бы тоже не особо обрадовался помощнику вроде меня, готовому в любой момент превратиться в такую проблему, что станет не до всех остальных.

Я же, и правда, в этом смысле довольно ужасный – сам не знаю, когда в очередной раз рванет. И не то чтобы этим доволен. Но тут ничего не поделаешь, я – такой, другого меня мне вряд ли в ближайшее время выдадут. Поэтому работаем с тем, что есть.

– Извини за тот предсмертный туман, – наконец говорю я. – Сам тогда охренел. Надеюсь, больше никогда не буду так отвратительно растекаться. Меня Нёхиси научил, как превращать его в самый обычный белый. Ну, то есть, на самом деле, себя; неважно. Главное, я теперь умею резко менять концепцию из «умереть от горя немедленно» в «просто рассеяться и поспать».

– Что, правда? – удивляется Стефан.

– Ну а как ты думаешь, чем я занимался все три дня, пока ты меня не видел? Сидел дома, как наказанный второгодник с задачником, размышлял про Серый Ад, специально себя накручивал до полной утраты рассудка и формы, и на этом месте внезапно – оп-па! – меняем свойства тумана на противоположные. Накувыркался так, что вспоминать тошно. Зато и отоспался, по-моему, лет на двадцать вперед.

– Хорошая новость.

– Да. Самому нравится. Но есть и другая новость, похуже: я все-таки твердо намерен разузнать у тебя все подробности про Серый Ад. Мне надо. Сам не то чтобы этому рад, не люблю обсуждать всякую пакость. Но ты меня знаешь, если уж мне что-то вперлось, так вперлось, ничего не поделаешь, некуда отступать. Поэтому расскажи мне про Серый Ад – вот прямо сейчас. Что это, откуда взялось, почему существует и как от него избавиться, если вообще возможно. Это мой город, а в нем такое творится. Я должен знать.

Судя по выражению лица Стефана, мое выступление не особо его впечатлило. Сейчас снова заведет шарманку о том, как они отлично сами без сопливых справляются. Поэтому добавляю:

– Я на своей земле, в своем праве. Расскажи мне правду про Серый Ад.

Этой формуле меня научил Нёхиси. Обещал, что в моих устах она будет иметь страшную силу: любая просьба станет приказом, никто не сможет отказать. Но я еще ни разу ее не применял. Мне и так не то чтобы часто отказывают: я обаятельный и лишнего не прошу. К тому же, договариваться гораздо интересней, чем принуждать.

Стефан смотрит на меня так яростно, что впору самостоятельно испепелиться, чтобы не утруждать занятого человека. Но я не настолько вежливый. Кому надо, тот пусть сам и старается, я так считаю.

Наконец он спрашивает:

– Это кто ж тебя таким старомодным глупостям научил?

– А то сам не знаешь, кто меня обычно глупостям учит.

– Догадываюсь, – вздыхает Стефан. – Это он, честно говоря, зря. Сам же потом будет локти кусать.

– Ну так он затем и научил, чтобы локти кусать. В смысле чтобы уравновесить свое всемогущество моей вседозволенностью. Типа, если уж так получилось, что он, теоретически, может сотворить со мной что угодно, пусть я тоже могу, иначе нечестно. Дружить надо на равных – такая у него концепция.

– Звучит красиво. Теоретически я даже согласен. Но на практике настолько развязать тебе руки, пожалуй, не рискнул бы.

– Ну и зря. Я до сих пор ни разу этой формулой не воспользовался. И не то чтобы собирался. А сейчас сказал – ну, просто, чтобы ты охренел от моей наглости. И заодно понял, как для меня это важно. Это называется «наглядно продемонстрировать серьезность намерений». С тобой, я думаю, еще и не такое можно. Ясно же, что на тебя вообще ни хрена не действует…